Репрессированный ещё до зачатия

– А я шо делаю? Тилько и ем… Та лежу… В хвори валяюсь… Вы, хлопцы, в работе кружитесь. А я лежу и лежу… Ничё не роблю, как коровя. Палкой меня надо гнать с койки в работу!

– Вы, ма, своё отработали, – на вздохе сказал Гриша. – Восемьдесят пять лет не восемьдесят пять реп! С помоями за дорогу не плеснёшь!

– Подумаешь… Аж страх осыпае… А я боевая бабка. Добежала до таких годов и не скапустилась!

– Ешьте побольше и пробежите дальше Хасанки![268] – хохотнул Гриша. – Счастливого пути! – смеясь, он прощально покивал маме одними пальчиками. – И на дорожку примите чашечку молочка.

Он поближе пододвинул к ней чашку с молоком.

– Молочко, Гриша, у меня не пропадэ… Тилько… Шо ж мы з тобой робымо? Я в хвори лежу. Ты посля операции… Слабкий щэ на ход… Задрыхленький… И тебя года бьють. Шесть десятков без году… Цэ, сыно, вжэ багато.

– Видите, я богатый. Так и Вы ж не бедные! Не горюйте. Всё образуется.

– К тому надо бежать…

Мама берёт крупный помидор.

Смотрит на соль в банке.

– Соль, як ледянка… Гарни помидоры у нас уродились… Прям сахарём усыпаны. Таки сладкие… Толька! А почём у вас хлеб?

– Я Вам уже десять раз говорил!

– Так то тилько десять… Ты не обижайся. Я трохи умниша була, як помолодче була… Так почём?

– Шестьсот рублей буханка. В два раза дороже, чем у Вас.

– Ка-ак цены возлетели! Когда-то буханка шла за шестнадцать копеюшек. Перевернулось всё кверх кармашками… С сентября знову подвышение цен…

– Поделали, – Гриша наступил мне на ногу с лёгкой подкруткой, – поделали хватократы-демократы из нас клоунов. Цены гонят и гонят без конца. Обдерут нас как липку и голенькими пустят в Африку…

Гриша вздыхает на улыбке.

– Ма! А Тольке надо дать спасибо! Сегодня сарайчик у дома сломал. Нарубил машину дров. Я только в ведре носил на погребку. На ползимы мы уже с дровушками! Так дадим спасибо?

– Та или мы жадни?! Дамо! Тилько… Одного спасибка малувато…

Мама надвое разрезает помидор.

Одну половинку посыпает крупной солью. Подаёт мне:

– На тоби, Толенька, помидора за хорошу роботу.

25 августа 1994. Четверг.

Катила мышка бочку

Вечер.

Культурно отдыхаем перед телевизором.

Гриша полулежит в кресле. Голова на спинке. Державно храпит.

И по временам, оглядываясь спросонку по сторонам, мужественно строит вид, что смотрит телевизор.

Я лежу на койке.

Пытаюсь всмотреться и вслушаться.

Да как ни всматривайся, кроме нервно дёргающихся белых полос ничего другого. Как ни вслушивайся, кроме дикого храпа ничего иного благородного не доносится до ушей.

Это не смотрины.

Это муки.

Принимаю я эти телемуки стоически.

Хочется посмотреть. Всё-таки про Зощенко. Сегодня ему стукнуло б сто, не дожми его усатая соввластюра в пятьдесят восьмом.

Вдруг послышался отдалённый глуховатый топот котов. Оглядываюсь и вижу: из-за иконки по верху угла серванта, проворно стуча хвостиком, как музыкальной палочкой, по святым объектам – четыре трёхлитровые банки со святой водой, мамино богатство, восемь поллитровок с русской (Гришины завоевания рынка) – вдруг сквозь этот святой строй со звоном пробегает мышь и грациозно пикирует на спинку дивана, на котором я имею честь спать.

Придиванилась, деловито понюхала воздух и весело побежала по гребню долгой диванной спинки, как полуголенькая нежно-розовая гимнасточка по бревну.

Я в изумлении чего-то вякнул. Разбудил Григория.

Он не обиделся. Напротив.

Бегущая мышка глянулась и ему.

И мы стали смотреть, что она нам покажет.

Только она ничего не показывала.

Знай себе бежала и бежала, бежала и бежала к телевизору.

Похоже, ей самой хотелось приобщиться к столичной культуре, посмотреть чего-нибудь интересненького да свеженького.

Наши дурацкие морды, видать, ей не нравились.

С серванта она прыгнула на тумбочку с телевизором.

Я думал, она остановится перед экраном и станет смотреть.

А она обежала телевизор по краю тумбочки и пристыла.

Эта титька тараканья будет смотреть телевизор сзади?

Ну да!

Как мы в детстве. На халяву набившись в совхозный насакиральский клубишко, скорей летели на сцену и влёжку рассыпались по полу у обратной стороны экрана, по-барски кинув босую ногу на ногу. Смотреть так фильмы было куда вкусней.

Забежала мышка за телевизор.

На том мы с нею и расстались.

Да не навек.

Среди ночи мы с Гришей проснулись.

Мышь что-то яростно катила. Гром стоял адовый.

– Кто дал право этой сучонке в ермолке нарушать наше законное право на восьмичасовой сон!? – зло, сквозь зубы поинтересовался Григорий. – Что она там катит?

– Может, бочку с порохом на тебя? – выразил я предположение и костью пальца постучал в пол.

Однако мышь не унялась. Ещё обстоятельней покатила к норке под икону, в святой угол, свою звончатую добычу.

Жаль, что лень не пускала нас из-под одеял.

Но всему приходит конец. И выбрыкам мышки. Может, она спрятала свою находку? На том и успокоилась?

Утром я нашёл у норки греческий орех, больше известный в народе как грецкий. Из самой Греции прикатила? Мышка разбежалась впихнуть его в норку. Он был крупней норки и не проходил. Тот-то она старалась, как сто китайцев. Всю ночь гремела.