Читаем Репрессированный ещё до зачатия полностью

Репрессированный ещё до зачатия

Перед сном мама вышла посидеть на лавочке у окна под каштаном. А я тем временем выкупался в корыте. Поливал себя изо рта.

На следующий день я одолел ещё пятьдесят рядков.

– Всё! Завтра не пойдёшь на картошку, – объявил Гриша. – Получаешь льготу на отдых.

– Солнце. А я задери кособланки[269] и дрыхни? А ну послезавтра дождяра вжарит? Дожму картошку. А там на отдых посмотрим.

Тут я включаю «Новости» и слышу: завтра в Чернозёмье дождь.

Во мне всё заныло.

Три мешка в бурьяне и выкопанную, но не собранную картошку на двадцати рядках будет купать дождюха? И так в этом году картошка плохая. Спасибо Гришиному другу Валере Котлярову. Божьей милостью дружбан прополол, когда Гриша лежал в Воронеже. И эти остатки кинуть? А ну дождища разбежится полоскать до двенадцатого сентября, когда я должен уже ехать? Билет-то на руках…

Ночью мне приснилось, как рекой лило с крыши.

Проснулся я в половине седьмого.

Дорога под окном сухо стекленела.

Я обрадовался.

На пальчиках выкрался из засыпухи. Никто не проснулся.

Я скок на велик и в поле.

Надо мной брюхато провисало облако.

Вдали стоял то ли тугой туман, то ли уже полоскал дождь.

Была сильная роса. День-плакальщик. Утренняя роса – добрая слеза: ею лес умывается, с ночкой прощается.

В Першине не вилось ни дымка. Иной колхозничек, этот горький чёрный коммунар, проснётся о-го-го когда и долго будет очумело метаться из калитки в калитку, ища, где бы на халяву врезаться в жестокий опохмелон. С семнадцатого года никак не опохмелится. Где уж тут до работы?

Что смогут, уберут с полей горожане и школьники-студенты с горячим участием военных. А на тоскливый хлеб ему дуриком отвалит кремлёвский дядя буляляка.[270]

Сбросил я с одного мешка траву. Из дырки в мешке выскочила мышь. Нашла где тёплую хатку!

В восемь я был уже дома с родной картошкой.

Говорю своим:

– Я дверь оставил незапертой. Вас тут не покрали? Все в полном составе?

– В полном! – в присмешке подтверждает Гриша.

Быстро позавтракав, я снова дунул в поле.

Осталось собрать с двадцати рядков. Да выкопать ещё со ста пятидесяти пяти. Раз плюнуть!

Выкопал рядков десять – сломалась лопата!

Даже железо не вынесло моего энтузиазизма!

Поскакал я напару с велосипедом по ближним делянкам. Ни у кого нет запасной лопаты. Пожимают лишь плечишками:

– Мы под лошадку убирам!

Подобрал я выкопанную картошку и домой.

Хоть тормоза и не держат, но если тормозить осторожненько, нерезко, то ехать можно. До первой аварии.

На спуске имени товарища Бучнева – это невропатолог районной поликлиники, вымахал юртищу в два этажа у речонки Девицы, – тормоза мне твёрдо отказали.

А навстречу грузовики, сзади кучка легковиков.

Народу везде невпроскок…

И с половины спуска я чудом сумел вырулить перед носом у камаза в отбегавший в сторону от дороги затравянелый проулок и потому, наверное, могу сейчас всё это писать.

Докопал я остаточки.

Глянул окрест.

Мне стало грустно.

По чём я грустил? По чёрному полю, которое больше не увижу? По километровому колхозному стогу соломы, который гнил по тот бок рва и в прошлом году, и в позапрошлом?

Я поболтался по рву, надёргал полсумки шиповника.

Возьму в Москву сыновца отпаивать.

Привёз я последние три мешка.

Мама с Гришей в грусти сидели на лавочке под окном.

– Ну, сынок, – виновато проронила мама, – большое тебе спасибо! Вырыть картошку – это языком легко. А руками надо землю ворочать. Одному убрать всю нашу картоху – всё равно что шилом вырыть погреб… Цэ яки труды?.. А картоха там чиста, как орехи! Дай Бог тебе счастья, здоровья… Картошка – всё богатство наше. Спасибко, сынок-розочка…

– У-у-у! – хохотнул в довольстве Гриша. – По части спасиба мы не жаднюги. Сломал ты птичий сарайчик – спасибо! Нарубил дров на всю зимку – спасибко! Выкопал, выхватил из земли картошку – спасибушко! Вишь, сколько спасибов надавали? Вагон и большую тележку! Мы этими спасибами тебе шею уже перетёрли! А если по большому счёту, с тебя, браток, магарыч. Если ты убрал нам нашу картошку, то, думаешь, мы платим? Не-е… Платишь ты! По Москве безработица. А мы тебе – работёху до поту! Неслыханную заботу отвалили о твоём дорогом здоровьишке! Нашармака отсвинярили тебе целый царский склад здоровья! Ты приехал бледный, слабей комара. А на нашем огороде, на нашем свежайшем воздухе какую мускулатуру наел! – Он ударил ребром ладони по верху моей руки. – Гири накачал! На лице зарисовалась крутая краска. Лопата кровь разогнала. Королевское здоровье налицо! И всё добыто нашими стараниями. Врубинштейн? Ну разве грех за это нам дёрнуть с тебя магарыч?

31 августа 1994. Среда.