Рерих. Подлинная история русского Индианы Джонса

Вот что поведал Портнягин: «Итак, после разлуки с вами в Индии я окончил философский факультет Григорианского университета в Индии, потом окончил Духовную академию в Чехословакии, был поставлен в приход Римско-католической церкви и отправлен на Дальний Восток в качестве миссионера восточного обряда для духовной работы среди русской эмиграции. В Харбине я работал в Русской католической миссии, в основном преподавал русскую литературу в средней школе, субсидируемой Ватиканом. <…> В Харбине жил тогда и Ваш уважаемый дядя – Владимир Константинович. После освобождения Маньчжурии в 1945 году Советской армией я был восстановлен в правах советского гражданина и продолжал свою работу в Католической миссии в Харбине. В декабре 1948 года после ухудшения отношений между СССР и Америкой в связи с успехами китайских коммунистов в деле объединения страны я был выслан из Китая как нежелательный иностранец и переотправлен под конвоем в Читу. В Чите мне предъявили ордер об аресте, подписанный помощником Берии Абакумовым»[1311].

Это означало, что на протяжении десяти с лишним лет Портнягин отслеживался органами государственной безопасности СССР, оставался в прицеле контрразведки. И интерес к нему в итоге проявил Абакумов, самый высокопоставленный чиновник в этом министерстве.

И тут мы снова возвращаемся к полковнику Бейли и миру сталинской подозрительности. Портнягин пишет: «Следствие по моему делу длилось одиннадцать месяцев, причем большую часть из этих одиннадцати месяцев я провел в “одиночке”, в очень тяжелых условиях. Суда надо мной не было. Просто пришло решение Особого совещания, согласно которому мне определилось отбыть за мои “преступления” ни много ни мало – двадцать пять лет каторги! По нашим заграничным масштабам подобное решение просто выходило за пределы моего понимания.

Следствием предъявили мне в основном обвинение в сотрудничестве с иностранцами, а в частности, и мою работу у Вас в “американской” Тибетской экспедиции. Напрасно я доказывал, что моя работа у Вас носила технический характер. Следователи утверждали, что лично Вы, Юрий Николаевич, являетесь агентом английской Intelligence Service, что Вас принял на эту работу полковник Бейли…»[1312]

Фантом английского полковника (он умрет только в 1967 году в возрасте восьмидесяти пяти лет) бросал тень не только на Рериха, но и на всех, с кем он сталкивался. Советская власть была ослеплена дикой местью виновнику гибели двадцати шести бакинских комиссаров. Все, с кем общался британец, становились словно зачумленными. И Портнягин испытал на себе всю мощь этих подозрений: «Но как бы там ни было, мне предъявили обвинение в шпионаже в пользу Англии. Подобное обвинение было, согласно утверждению следователей, предъявлено и доктору Рябинину.

Восемь лет я отбыл на каторге, преимущественно в Восточной Сибири, на лесозаготовках. В 1956 году политических заключенных стали массами отпускать “на волю”. Освободили и меня. Но хотя я уже 3 года как на свободе, к моей ноге по-прежнему приковано невидимое, но весьма ощутимое “ядро каторжника”. Я был освобожден без снятия судимости, и в моем паспорте есть слова “положение о паспортах”, которое запрещает мне проживать в столичных и крупных промышленных городах и которое лишает меня возможности нормально работать: на работу меня принимать нельзя; на должности, связанные с материальной ответственностью, не принимают – нельзя; в преподаватели (я, кроме русского, владею также английским) не пускают – нельзя; не приняли даже кочегаром в пионерский лагерь, настолько я страшен.

Кое-как устроился я (контрабандой, скрыв свою биографию) завхозом одного учреждения, работающего на хозрасчете по местному бюджету, на оклад 385 рублей в месяц. Судите сами! Разве на это проживешь? Да и не хочу я “проживать”! Я хочу жить, как свойственно жить человеку, работать там, где лежит мое сердце, чтобы жизнь давала мне рост, и силу, и интерес! Я хочу расширять свое сознание, а не загонять его в темный угол.

И мне кажется, Ваша совесть говорит Вам также, что мне надо помочь. У Вас и материальные возможности неизмеримо больше моих, и связи в верхах имеются. Если бы я мог избавиться хотя об от “судимости”, мне было бы намного легче и во всех других отношениях. Мой прокурор (Забайкальского военного округа) говорит, что по ходатайству общественных организаций мне могут снять судимость досрочно (срок, кажется, 22 июля 1964 года), но у меня здесь нет для этого никаких возможностей»[1313].