Рерих. Подлинная история русского Индианы Джонса

И вот «Письма Гуру» среди сенсационных сокровищ Архива Рериха под номером KKS-090. К примеру, послание американца к мистику от 16 апреля 1934 года: «Дорогой Гуру, Мир отражается в моем сознании – “Пространство должно быть зацементировано”. Картина “Розовые Гималаи” привела мою жену в восторг. И на краткий миг этим утром, когда лучи раннего утреннего солнца проникли в окно, я подумал, что предпочитаю иное. Но вы правы – они дополняют друг друга. Глубокое размышление о едином – это что-то очень близкое и личное для меня – посадка в предопределенном месте – во сне моего сердца. Размышляю в конце Кали-юги[1296] о предзнаменованиях грядущих дней. И иное розовое сияние наводит на мысль о славе грядущих дней…»[1297]

В других посланиях Уоллес обращается к Рериху так же как «My dear Chief» (то есть «Мой дорогой начальник», там же Л. 35) и к Елене Рерих как «Dear Mother of the Druids» (то есть «Дорогая Мать Друидов», там же Л. 20).

Лидеры Республиканской партии США получают компрометирующие снимки переписки незадолго до выборов 1940 года. Так как Уоллес писал на канцелярской бумаге министерства сельского хозяйства, подлинность почерка министра доказали с помощью криминалистической экспертизы. Не колеблясь, республиканцы решили сделать документы достоянием общественности. Но Гарри Хопкинс (1890–1946), руководивший избирательным штабом демократов Рузвельта/Уоллеса, довел до кандидата от Республиканской партии, что если переписка Уоллеса станет достоянием гласности, то сразу же всплывет интимная информация о личной жизни кандидата от республиканцев. В 1940 году партиям удалось договориться по поводу взаимозачета компроматов.

Тогда скандал удалось погасить. Но опасные письма опять всплыли, на сей раз во время президентской гонки 1948 года. Тогда Уоллес решил претендовать на высший пост, его соперником был Гарри Трумэн. Он и предложил сопернику прокомментировать свои старые письма к Рериху. А там нашлись настоящие перлы. Уоллес обращался к Рериху «мой дорогой гуру», Рузвельта называли «Пламенным», Уинстона Черчилля – «ревущим Львом», госсекретаря Корделла Халла – «Угрюмым», а Россию – «тигром». Стиль текста потенциального президента можно оценить, например, по этой фразе: «Да, поиски, будь то затерянный мир масонства, или священная чаша, или потенциальные возможности грядущей эпохи, – это в высшей степени достойная цель. Все остальное – это кармический долг. Вот она, жизнь». В письмах содержались и такие откровения: «Пусть свет Северной Шамбалы поведет вас, гуру, и истинную экспедицию к вечной славе нового века. Пусть сила, могущество и праведность окружают вас. У меня нет определенных причин для беспокойства, но некоторые чрезвычайные предупреждения очевидны». В другом письме Уоллес ссылался на какого-то ученика Рериха и говорил: «Я испытываю, как вы знаете, огромное уважение к Ф., все существо которого было сосредоточено на служении учителям. Это также центр моего существа…»

Президентская кампания Уоллеса провалилась. А ведь это был тот самый политический деятель, которого в СССР считали другом и рассматривали как будущего президента США. В 1944 году Генри Уоллес даже посетил предприятия Дальстроя НКВД СССР в Магадане, был в восторге от увиденного, посылал с берегов Колымы приветственные телеграммы Иосифу Виссарионовичу, о чем сообщает «Особая папка Сталина»[1298]. Простить Рериху крушение такого кандидата не смогли. И это была одна из весомых причин почему не состоялось возвращение семьи Рерих в СССР по «коненковской» схеме.

Вторая же дерзость Рериха вызревала долго. Осенью 1942 года, когда Николай Константинович понял, что вернуться в СССР не получится, он стал предаваться воспоминаниям. И вот в датированном 7 сентября эссе «Осколки» Рерих неожиданно реагирует на давнишнее событие, произошедшее еще в 1930-х годах. Тогда ряд выдающихся шедевров Эрмитажа (Ван Эйк, Рафаэль, Тициан, Веронезе, Ван Дейк и др.) были проданы советским правительством министру финансов США Эндрю Меллону. Художник сокрушается: «Все-таки невозможно примириться с мыслью, что превосходная группа народного достояния из Эрмитажа перекочевала в Америку. Это были отборные шедевры, незаменимые. Грустно отмечать в старом каталоге Эрмитажа таких ушедших»[1299]. Эти сетования, возникающие в авторском эссе, кажутся всего лишь печальным взглядом в прошлое, горькой проекцией на былое… И о публикации речи этого текста тогда, конечно же, речи не шло.