Нас поначалу удивило, что они росли не в березняке, а на подстилке из сосновых иголок. Тут ни сам Вакула, ни кто другой обычно белых не искал. Маслята — да. На худой конец — сыроежки. Но считалось, что боровикам здесь неуютно. Подумали — случайно. Но чуть прошли — попались белые еще и еще. Охваченные азартом, мы, вопреки привычным канонам, лезли теперь в молодые посадки, поднимали каждую ветку и собирали обильный урожай. В березовых же рощах стояла сушь, и если и попадался один-другой белый, то неказистые и маленькие.
Когда солнце было в зените, решили заканчивать. Таня разложила тут же на травке нехитрое угощение. Перекусили лежа на траве. Торопиться обратно не хотелось. Перебирали грибы.
Увлеклись, убаюканные монотонным переговором верхушек сосен. Вдруг на землю упало несколько капель дождя, а вслед за ними жгуты ливня принялись хлестать стонущий лес. Вокруг нас все ходило ходуном. Гром рокотал басами, с треском разрывали темень туч ослепительные копья молний. Вмиг вымокшие, боялись прятаться под деревьями. Колея, по которой мы брели превратилась в мутный поток.
Тишина наступает вдруг, она берет нас в кольцо. А на темном фоне неба когти молний все еще рвут зловещие тучи. Мы уже не идем, стоим, потерянные, не зная, сколько все это может продолжаться.
Гроза кончилась так же внезапно: тучи уползли за Днепр. Густой пар, клубясь, поднимался от земли.
Буря наделала в селе хлопот: разметала копны, взлохматила соломенные крыши, положила пшеницу. Вакула не убрал с крыши сохнущую вишню, и она превратилась в кисель. Но ничто его так не расстроило, как наша лесная добыча. Он так до сих пор и думает, что мы напали на потаенное место и ничего ему про то не сказали.
Уезжали на следующий день. Можно было добраться до Киева «Ракетой» на подводных крыльях. Но я уговорил Таню и Сергея Андреевича взять билет на колесный пароход. Он, громадный, многопалубный, заходил на все пристани, подолгу простаивал там. Тут же на берегу нам предлагали на выбор самый ходовой по времени товар: вареную в початках кукурузу, яблоки, мед. Мне нравилось слушать мерное шлепанье колеса, по капельке расставаясь с летом.
Неудобный партнер
Чемпионской напыщенности не обретаю, хоть лопни. Медаль засунута в дальний угол письменного стола. Вынимаю ее оттуда лишь в торжественных случаях. Чувства удовлетворения нет. Его не создают и тренерские нотации. При случае он напоминает мне кавказскую пословицу: «Один сын — не сын. Два — полсына, три сына — сын». А это значит: единожды став чемпионом — ты еще не чемпион, необходимо выиграть это звание во второй раз, а лучше — трижды подряд. Тогда сам себе докажешь, что умеешь бороться. Сергей Андреевич верен себе. Спустя некоторое время понимаю, что тренер оказался прав. Он выдерживал меня, сознательно культивировал чувство неудовлетворенности, жажду достижения очередной победы.
— Твоя цель, — все чаще напоминал мне тренер, — София. Лютви Ахметов у себя дома будет брать реванш. Отступать некуда.
Ненавязчиво тренер напоминал мне, что отстоять звание труднее, чем выиграть в первый раз. Чужую мудрость понимаешь скорее умом, но не сердцем. Сердце должно само испытать, чтобы поверить.
И вот мы в Болгарии. Везде звучит речь, до удивления близкая тебе. Слова будоражат. Ты волнуешься, будто почувствовал еле уловимое дуновение весны. Странные судьбы народов. Казалось, половина тысячелетия оттоманского ига должна изничтожить самобытность нации, искоренить ее язык, а произошло обратное: люди как самое дорогое сокровище хранили его. Сберегли. Он сейчас богат россыпями старославянского. Ловлю себя на одном: воспитанный в острой неприязни к национализму любого толка, в том числе и к славянофильству, здесь, в Болгарии испытываю приподнятое настроение.
…Стоит июльская пора. Нас в гостиничном номере трое. Саша Медведь утверждает, что жить может только со мною. Он верит в эту примету. Но двух большущих комнат с гостиной нам многовато, и Сергей Андреевич подселяет к нам Али Алиева. Аварец сгоняет килограммов семь, он иссушен безводием. Бредит Кавказом. Клянется, что после чемпионата выпьет всю горную речку у себя в ауле.