Реставрация в России

Придворные журналисты пытались объяснить успех Ельцина «способностью принимать смелые и неожиданные решения», которая будто бы проявилась в ходе борьбы за власть. Трудно предположить что-либо столь же далекое от истины. Именно страх перед принятием решений всегда отличал Ельцина-политика. Еще перед выборами 1989 г., когда толпы недовольных впервые вышли на улицы столицы, скандируя его имя, Ельцин не вышел к своим поклонникам, не возглавил их, а попросту спрятался. В его офисе никого не было, двери были заперты, телефоны отключены. На всякий случай бывший партийный лидер столицы не упускал ни одной возможности осудить «экстремистов» в своих предвыборных речах.

Отмалчивался он и в начале августовских событий. Прошло несколько часов, прежде чем он выступил с осуждением «путчистов». Лишь когда ситуация стала совершенно ясна и было видно, что ему ничто не угрожает, Ельцин появился на людях и картинно, стоя на бронетранспортере, начал раздавать ликующему народу свои указы.

В известном смысле страх перед принятием решений всегда был одним из немногих действительных достоинств Ельцина на посту президента. Каждый раз, когда советники предлагали ему очередной проект антиконституционного указа, он начинал колебаться, оттягивал подписание. Сказывалась многолетняя школа аппаратного конформизма: не торопиться с решениями, не брать на себя ответственности. Но времена изменились. Указы становились известны всей Москве, иногда за несколько недель до подписания, и в итоге часто оставались неподписанными. Страх парализовывал его и перед каждой попыткой государственного переворота.

В мировой истории нет другого президента, который бы за два с половиной года (в 1992-93 гг.) совершил три попытки государственного переворота, из них две — неудачно. Лишь поразительной слабостью конституционного порядка и отсутствием элементарного правосознания в обществе можно объяснить, что все это сходило ему с рук. Но не менее показательно, что советники президента, мечтавшие сделать из него русского Пиночета, бесспорно просчитались. Чтобы стать настоящим злодеем, нужен более твердый характер. И на роль Бонапарта свердловский партаппаратчик явно не годился.

Ельцина называли гением разрушения: он развалил Советский Союз, Коммунистическую партию, довел до краха экономику России. Некоторые видели в этом его сильную сторону. Лидер Демократической Партии России Николай Травкин, выступая в парламенте в 1993 г., говорил, что Ельцин великолепно справился с разрушительной работой, но должен уйти в отставку, когда наступит время созидания. Другие исследователи видели в Ельцине человека, воплотившего в себе ненависть «синего воротничка» к «белому воротничку». Потому все, что разрушало систему управления, все, что противоречило нормальным, общепринятым правилам, воспринималось «на ура». Эта ненависть, писала газета «Контраргументы и факты», доходит «до готовности посадить себе на шею еще и класс собственников, лишь бы напакостить опостылевшим “захребетникам” в лице управленца, инженера, прораба, мастера, не говоря уже о политиках. Вот почему рейтинг Ельцина среди низкоквалифицированных работников становился тем больше, чем меньше этот политик соответствовал облику политика»10).

Действительно, единство деклассированного «пролетария», коррумпированного чиновника и люмпен-предпринимателя было движущей силой реформ, особенно на первом этапе. Эти силы в общем порыве свели задачу преобразования к захвату и разделу «общенародной собственности». Правда, как всегда, далеко не все получили свой кусок. А точнее — больше всего досталось не тем, кто так мечтал «все поделить», а тем, кто был ближе к месту дележа, то есть опять же начальству.

Сила Ельцина никогда не была в его политике. Сила Ельцина — в слабости гражданского общества, в невероятных предрассудках, распространившихся в «советском народе» за семь десятилетий «строительства коммунизма», в хорошо известной, но все же удивительной бестолковости русского обывателя.

Ельцин — идеальное воплощение самых отвратительных черт русской души, самых позорных черт русского национального характера: безответственности, надежды на «авось», невежества, великолепного национального хамства, соединенного с подобострастием по отношению к более сильному, великодержавного самодовольства, смешанного с комплексом неполноценности по отношению к Западу. Короче, всего того, что всегда мешало прогрессу, что несовместимо с европейской культурой и свободой, что всегда препятствовало успешной модернизации страны. На этом держались царизм и тоталитаризм. В течение столетий власть в России использовала, развивала и поощряла пороки народа, чтобы укрепить себя. Правда, сама власть далеко не всегда страдала этими же пороками. Как раз наоборот. Правительству порой удавалось быть «единственным европейцем в России», проявлять динамизм, организованность, ответственность.