Реставрация вместо реформации. Двадцать лет, которые потрясли Россию

Чем бы ни закончилась политическая борьба на Украине, чувство настороженности, ущемленного самолюбия, подозрительности и опасения сохранится у значительной части населения очень надолго и будет определяющим фоном российско-украинских отношений. При этом наивен расчет на то, что этот фон можно снять выгодой. Национальное чувство, как и любое чувство, – иррациональное явление. Иррациональное никогда не может быть вытеснено рациональным. Поэтому сколько украинца после таких выборов газом ни снабжай, он все равно на Запад смотреть будет.

А снабжать придется, причем как в случае победы, так и в случае поражения. В первом случае – чтобы оправдать доверие, во втором – чтобы компенсировать разочарование. И в том и в другом варианте Россия подвязывает себя политически к украинской экономике, как бы берет на себя ответственность за ее развитие. Если побеждает пророссийская партия, то Москва напрямую отвечает за успех ее экономической политики. Если побеждает антироссийская партия, то Москва будет вечным «козлом отпущения» за любой ее промах, так как собственные провалы эта партия будет объяснять злонамеренными кознями и местью России. Наша политика в вопросах союзов была и остается советской, от всего, что мы делаем, веет СЭВом. Наши партнеры – вечно подкармливаемые и вечно ищущие возможность удрать от нас на Запад. Вопрос только в том, как скоро состоится побег. Украина не стала в этом ряду исключением.

Удивительно, но исход «битвы за Днепр» был многим очевиден задолго до ее начала. Все понимали, что, как бы ни были посчитаны голоса, оппозиция выйдет на улицу, если результат ее не устроит. Это следовало из всей логики ее предшествующего поведения, из анализа аналогичных процессов на сопредельных территориях, в конце концов, из ее собственных заявлений. Было также очевидно, что дышащая на ладан украинская власть имеет очень мало ресурсов для уличной схватки. Не вызывало сомнения и то, что на Украине, впрочем как и в России, закон – это последнее, что может остановить человека, тем более толпу, от каких-либо действий. Он здесь пока не более чем условность, декорация на сцене.

При этом самая большая мистификация – связывать все происшедшее с фальсификацией. Бунт состоялся бы «при любой погоде», даже если бы папа римский заверил оппозицию, что голоса подсчитаны правильно. Обвинения в фальсификации – это такой «восточно-европейский веник», гарантированный предлог для народного восстания. Гарантированный потому, что без фальсификаций выборы на этих территориях в принципе невозможны[140]. Для этого нет ни культурных, ни социально-экономических, ни даже религиозных (этика политического поведения) оснований. Вопрос не в том, были или нет подтасовки, а в том, готово ли общество и наблюдатели (в широком смысле этого слова) смотреть на эти подтасовки сквозь пальцы.

Что произошло, то было предопределено несколькими последними годами украинского политического развития, общеевропейской, да и общемировой расстановкой политических сил, и потому оно было предсказуемо и легко просчитывалось заранее. В связи с этим наибольший интерес вызывает вопрос: как и почему при такой очевидности исхода Россия в это вляпалась?

МИНУС НА МИНУС…

По всей видимости, в Москве совершенно неверно оценили глубину украинского кризиса. В политике, в отличие от математики, минус на минус не дает плюс. Кризис, помноженный на кризис, как правило, приводит к революции. Именно такое совмещение конституционного и политического кризиса произошло сегодня на Украине.