Реванш (ЛП)

Мне надоело игнорировать эти сообщения. Я не собираюсь участвовать в этом порочном круге жестокости и недальновидности. Я уже устала опускать голову и делать вид, что не замечаю их пристального взгляда. Делать вид, что я не слышу ужасных, отвратительных вещей, которые они шепчут обо мне, когда я иду в класс. Мне надоело это терпеть. Я больше не собираюсь прятаться от них или позволять им уйти безнаказанными. Я встречусь лицом к лицу с любым оскорблением, которое обрушится на меня, и я не собираюсь отступать. Потому что... к черту их. Жизнь сама по себе хрупкая, ненадежная вещь. Её можно в любой момент забрать или разрушить. Если у меня впереди двадцать три тысячи дней на Земле или только одна сотня, я не позволю ничтожной, ненавистной группе идиотов заставить меня бояться ни в один из них.

Моя рука на удивление тверда, когда я беру телефон. Я с облегчением отстукиваю ответ на сообщение. Облегчение. Боже... как же я раньше этого не понимала? Все это время я боялась своих одноклассников в Роли. Это было очень утомительно. Жить на грани паники, двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, постоянно существуя в этом водовороте борьбы или бегства... это так изнурительно, и я не осознавала этого до этого самого момента. И теперь, когда я приняла это решение — я не буду активным участником их жестокого обращения — мне кажется, что я разорвала туго натянутую веревку, которая тащила меня под воду, пытаясь, бл*дь, утопить.

Я нажимаю кнопку «Отправить», а затем изучаю односложный ответ, который я отправила, жужжание в моей голове исчезает, превращаясь в ничто.

Я: ТРУС!

Это вполне уместно. Слово говорит само за себя. Это единственное слово было всем, что мне нужно было послать. Где-то в Роли студент, который учится в моей средней школе, сейчас тоже изучает мой ответ, и это потрясает его до глубины души... потому что он знает, что это правда. По какой-то причине, он напуган. И с этим единственным словом я проникла ему в глотку, сжала его сердце своей рукой и сдавила его.

— Сильвер! Спускайся вниз, малышка! У нас тут гости!

Внизу хлопает входная дверь, отдаваясь эхом по всему пустому дому. Голос моего отца плывет вверх по лестнице, тише, чем крик сержанта по строевой подготовке, который он только что издал, и я понимаю, что он смеется. Скинутые ботинки, брошенные на кухонный стол пакеты, хлопнувшие дверцы шкафов. Судя по грохоту, в нижнем этаже дома находятся восемь человек, неуклюжих и тяжелых, как стадо слонов.

— Сильвер! Если ты не спустишься сюда через пять минут, я расскажу Алексу о том, как ты наложила в штаны в зоопарке Сиэтла.

Что?

Оооо, нет.

Э-э-э...

Ни за что бл*дь.

Алекса здесь нет. Он не может быть здесь. Еще слишком рано. Он должен заехать за мной только через... подождите-ка. А сколько сейчас времени? Я хватаю Микки с прикроватного столика, охваченная ужасом, когда вижу, что уже почти пора уходить в школу и Алекс, вероятно, здесь.

— Черт, черт, черт! — Моя нога цепляется за простыни, и я чуть не валюсь на пол, когда вскакиваю с кровати.

История с дерьмом в зоопарке Сиэтла не очень хороша. Если мой отец хоть словом обмолвится о том, что произошло в тот день, я убью его.

В этом вся проблема с родителями. Они годами убирают твою рвоту, учат тебя пользоваться ванной, как не совать себе в нос горох/монеты/шарики, имеют дело с тем, что ты кричишь и в основном ведешь себя как маленький ублюдок, и все это время они выжидают своего часа, ожидая того дня, когда они смогут сказать кому-то, кто тебе глубоко дорог, что когда тебе было семь лет, ты так сильно чихал перед вольером с жирафами в зоопарке Сиэтла, что испачкал свое нижнее белье.

В ванной комнате я плескаю себе в лицо водой, засовываю зубную щетку в рот и пытаюсь одновременно укротить волосы. Я подпрыгиваю на носочках, заставляя себя двигаться быстрее, и в конце концов соскребаю десну пластиковой головкой зубной щетки. Болит чертовски, но сейчас нет времени на боль.

Я влезаю в джинсы, натягиваю чистую футболку с Билли Джоэлом и вылетаю из спальни, перепрыгивая через три ступеньки.

— Папа? Папа! Клянусь Богом…

Я резко останавливаюсь в дверях кухни, пораженная тем, что вижу.

Папа прислонился к столешнице у раковины, скрестив руки на груди, и выглядит немного озадаченным, в то время, как Алекс присел на корточки рядом с кухонным островком, почесывая живот Ниппера. Пасть собаки открыта, язык вывалился наружу, а мой бойфренд потирает пальцами его тонкую шерстку; похоже, проклятый пес улыбается.

— Ух. По-другому и быть не могло.

Алекс поднимает глаза, татуировка в виде виноградной лозы, обернутой вокруг основания его шеи, ясно видна над воротником его простой черной футболки с V-образным вырезом, и он подмигивает мне.

— Доброе утро, Dolcezza. — У него такой глубокий голос.