Ревейдж

Я знала, что внутри него скрыт хороший человек. Глупо, но я хотела, чтобы он знал мое настоящее имя. Я хотела, чтобы в следующий раз, доставляя мне удовольствие, с его губ сорвалось мое имя.

А затем он поцеловал меня.

Его губы были мягкими, но решительно прижимались к моим. Мое сердце забилось, словно выстрелы пушки, когда его твердая грудь коснулась моей. Каждая клеточка моего тела загорелась жизнью и ощущениями.

Поначалу наши губы были неподвижны и напуганы. Но Валентин медленно разомкнул свои губы и начал ласкать мои. Я застонала, почувствовав на своих губах его пряный запах. Подстегиваемые моим стоном, его большие руки зарылись в моих волосах, заставляя меня еще ближе прижаться к нему. Валентин остановился. Его теплое дыхание заполнило мой рот. Мои руки сомкнулись у него на затылке, и наши губы снова слились в поцелуе. Его рот был горячим. Затем, к моему удивлению, его язык скользнул между моими губами, встречаясь и немедленно вступая в поединок с моим.

Валентин застонал. Его вздымающаяся грудь отдавала в моей груди болью. Он целовал и целовал меня, пока мои губы не стали распухшими и чувствительными.

Вынув язык, Валентин прервал поцелуй. Его голубые глаза снова заблестели. Он навис надо мной, его губы были такими же красными, как и мои. Моя рука покинула его затылок, и я поднесла ее ко рту. Я провела кончиком пальца по своим чересчур чувствительным губам, затем повторила то же самое с губами Валентина.

Он смотрел на меня, тяжело и напряженно дыша, когда я прошептала:

— Ты украл мой первый поцелуй.

Шквал чувств роился в животе. Потеря и боль воевали с наслаждением и похотью. Я не знала, что чувствовать. Не знала, чувствовать ли себя счастливой или предательницей, пока Валентин не переплел свои пальцы с моими и не произнес приглушенным голосом:

— А ты украла мой.

Мои глаза расширились от этого простого признания. Валентин придвинулся ближе. Его нос скользнул по моей щеке к затылку. Мои глаза затрепетали, закрываясь от ощущения его доминирующего тела, прижатого к моему. Затем он прошептал:

— Я не жил для себя восемнадцать лет. У меня не было выбора, не было свободы. Я пытал, и меня пытали в ответ. Я доставлял боль, и ее же доставляли и мне, — на мгновение он замолчал, — меня трахали и заставляли трахаться до тех пор, пока я едва мог стоять на ногах. Но меня никогда не целовали, и я никого не целовал в ответ.

Не знаю почему, возможно из-за его грустного голоса, но мои глаза наполнились слезами, горло сжалось, и боль сдавила грудь. Глубоко вздохнув, Валентин поднял голову и признался:

— Я никогда раньше не был свободен в выборе.

Он помолчал, потом, густо покраснев, добавил:

— но я предпочел разделить с тобой свой первый поцелуй.

Мне нечего было сказать в ответ. Я была уверена, что никакие мои слова не могут сравниться с его признанием. Обвив руками его шею, я притянула его ближе. Сначала его напряженное и жесткое тело отказалось от контакта, но затем со вздохом огромное тело Валентина прижалось к моему, его руки поднялись над моей головой, чтобы заключить меня в объятия.

Я позволила своим глазам скользнуть к ременному шкиву, свисавшему с потолка прямо над кроватью, пока я держала своего врага, моего мучителя, в своих руках. Его тело было слишком большим, кожа и манеры слишком грубыми, но что странно — я чувствовала себя в безопасности.

Я считала этого мужчину жестоким чудовищем, покрытым шрамами. Считала его злым и бесчувственным мучителем из ада. Мои глаза крепко зажмурились, когда я мысленно вернулась к истории, которую рассказывала моя бабушка, о сказочном монстре, который жил в лесу позади нашего поместья в Тбилиси. Чудовище такое большое и свирепое, что детям говорили о том, что, попав в плен, они уже никогда не смогут убежать. Я вспомнила, как сидела на коленях у бабушки, когда она рассказывала мне эту историю, и спрашивала, почему чудовище хочет причинить людям боль.

— Потому что он монстр, — ответила бабушка. — Он просто любит причинять людям боль. Здесь нет ни логики, ни причины.

— Но почему? — не отступала я.

— Почему что? — растерянно ответила бабушка.

Я скрестила руки на груди.

— Должна же быть какая-то причина. Никто, даже самые большие и страшные монстры, не причиняют вреда людям ради забавы. Наверное, что-то случилось, раз он так разозлился.

Бабушка с улыбкой покачала головой и поцеловала меня в лоб.

— Ты слишком много думаешь, любовь моя.

— Нет, — возразила я. — Он, скорее всего, тоже пострадал. — Мои глаза расширились. — Неужели люди сначала причинили боль ему? Неужели они не любили его, потому что он был другим? Может быть, поэтому он так зол. Может быть, кто-то обидел его первым, а он просто хочет, чтобы его любили.

Бабушка пристально посмотрела на меня и, прижав к груди, сказала:

— Мне нравится, как ты рассуждаешь, любовь моя. Но иногда плохие люди просто плохие.

— Я не верю в это, — прошептала я в плечо бабушки, — монстры просто тоже ищут любви. Я знаю, глубоко внутри.…

— Kotyonok (котенок), почему ты плачешь? — голос Валентина вырвал меня из воспоминаний.