Желание нашего бедного рыцаря исполнилось; а между тем лицо его вытянулось в добрый ярд и пожелтело как пергамент; он, который целых три года жаждал уехать из дома, сейчас завидовал Ательстану, потому что тот, видите ли, ехал в Ротервуд; а когда его кислая мина была замечена Вамбой, глупый шут перекинул со спины на грудь свою скрипицу и запел:
Atra cura.[3]
— Очень возможно, — сказал Айвенго, оглянувшись через плечо, а шут продолжал свою песню:
Тут он пришпорил мула, и бубенцы его зазвенели.
— Молчи, шут! — сказал сэр Уилфрид Айвенго величественно и гневно. Если тебе неведомы тоска и забота, это потому, что ты не знаешь любви, которой они всегда сопутствуют. Кто может любить, не тоскуя? И возможна ли радость встречи, когда бы не было слез разлуки? («Что–то я не приметил, чтобы его светлость или миледи много их сегодня пролили», — подумал шут Вамба, но ведь он был дурак и не в своем уме). — Я не променяю своей тоски на твое равнодушие, — продолжал рыцарь. — Где солнце, там и тени. Если мне не по душе тени, неужели надо выколоть себе глаза и жить во мраке? Нет! Я доволен своей судьбой, какая она есть. Забота, о которой ты поешь, может, и гнетет, но честного человека ей не согнуть. Я могу взвалить ее на плечи и все–таки идти своей дорогой, ибо рука моя сильна, меч — остер, а щит — не запятнан; на сердце, может, и печаль, но совесть чиста. — Тут он вынул из жилетного кармана (жилет был из стальных колец) медальон, поцеловал этот залог любви, снова спрятал его, глубоко вздохнул и пришпорил коня.
Во время речи сэра Уилфрида (свидетельствующей о некой тайной печали, совершенно непонятной шуту) Вамба жевал кровяную колбасу и ничего не слыхал из этих возвышенных слов. Они не спеша проехали все королевство, пока не добрались до Дувра, откуда переправились в Кале. Во время переезда наш славный рыцарь, жестоко страдая от морской болезни и к тому же радуясь предстоящему свиданию со своим повелителем, стряхнул с себя глубокое уныние, которое сопутствовало ему на суше.
Глава II. Последние дни Льва
Из Кау сэр Уилфрид Айвенго направился дилижансом в Лимож, оставив на Гурта коней и всю свиту, за исключением Вамбы, который состоял при нем не только шутом, но и камердинером и теперь, сидя на крыше дилижанса, развлекался игрой на французском рожке кондуктора.
Добрый король Ричард, как узнал Айвенго, находился в Лимузене и осаждал там замок Шалю, владелец которого, хоть и был вассалом Ричарда, защищал замок от своего сюзерена с решимостью и отвагой, вызывавшими величайшую ярость монарха с львиным сердцем. Ибо, при всей своей храбрости и великодушии, Львиное Сердце так же не терпел противодействия, как любой другой; и подобно царственному животному, с которым его сравнивали, обычно сперва разрывал противника на куски, а уж потом задумывался над доблестями покойного. Говорили, будто граф Шалю нашел горшок с монетами; царственный Ричард пожелал их заполучить. Граф отрицал факт находки; но в таком случае отчего он немедленно не отворил ворота своего замка? Это явно свидетельствовало о его виновности; поэтому король решил покарать непокорного и заодно с деньгами отнять у него и жизнь.
Разумеется, король не привез с собой осадных орудий, ибо они еще не были изобретены; он уже раз десять яростно бросался на штурм замка, но атаку всякий раз отбивали, и британский Лев до того рассвирепел, что к нему страшно было подойти. Даже жена Льва, прекрасная Беренгария, едва решалась к нему приблизиться. Он швырял в штабных офицеров походными стульями, а адъютантов награждал пинками, от которых те кубарем летали по королевскому шатру; как раз навстречу Айвенго оттуда мячиком вылетела фрейлина, посланная королевой, чтобы после очередной атаки поднести Его Величеству кубок вина с пряностями.