Реверс

— За короткий промежуток времени вопрос з/к Калачёва встаёт на повестке третий раз! — загибать пальцы «кум» начал с мизинца, украшенного длинным, любовно отшлифованным ногтем. — Сперва коллега с вашей «шестёрки» прозвонился, разведывал насчёт УДО. Потом транзитник один кручёный возник, теперь вот ты, Николаич, собственной персоной. Чем же так знаменит з/к Калачёв?

Насчёт телефонного звонка Пшеничный знал. По его просьбе с Мордовией связывался начальник оперчасти Терентьевской колонии строгого режима Кафтанов. Кстати, третий Иван в этой истории! Иван Иванович! А вот что за пассажир приезжал по душу Клыча? С какого он боку припёка?

Удивления безопасник не выказал. Подтвердив, что Вова Калачёв та ещё устрица, ловко перевёл разговор на поведение осужденного в период отбывания наказания.

— Особых проблем он нам не доставляет. Трудоустроен на швейке. В общественной жизни участие принимает от случаю к случаю. Можно сказать, из-под палки. Связь с родственниками поддерживает путём переписки. О! Перед Новым годом жена к нему приезжала на длительную свиданку. Молодуха! Блонда! Чего ещё интересного? Нижегородская братва его греет, но так, знаешь, не особо наваристо. В отряде у него всё ровно. У нас ведь красная зона, особо не заблатуешь. В СДП[177], понятное дело, ему не по масти вступать. Мы, Николаич, особо не напрягаем рецидивов во избежание бучи. В общем, шёл он плавненько на досрочное. Нынче, ты ж знаешь, гуманизм. Это раньше по УДО выйти, как по лотерейному билету «Урал»[178] с коляской выиграть. А теперь — жулик на год уши прижмёт, взыскания не получает, старые у него тем временем погашаются, и пожалуйте — бриться! И по понятиям не за-падло стало откидываться до звонка. Чегой-то мы снова с тобой тормозим, Николаич? Непоррядок…

В поллитровке оставалось не больше ста капель. Пшеничный, уверенный в жестах и построении фраз, но с затуманившимися мозгами, тщился изобрести повод, который бы избавил его от продолжения банкета.

— Хорошо шифруешься, — «кум» подмигнул заговорщически. — Ты ведь за Герой приехал проверить? По-омню, он обещал инспекцию по результатам своей миссии… Вы что там думаете, Иван Сергеич за базар не отвечает?

«Ге-ера… Что за Гера такой? Какая-такая инспекция?!»

Вопросы без ответов роились. И тут на экс-убойщика снизошло алкогольное озарение. Он отзеркалил хитрована собутыльника. Взъерошил густые усы, звонко прищёлкнул ногтями по верхней челюсти.

— Зубастый Гера?

— О-о-о! — «кум» покатился со смеху. — Меня хрен обманешь! Я насквозь вижу! Чище рентгена! Точно! Как цыган, зубастый!

Из Острога с такими приметами сюда мог наведаться один-единственный Гера. Зингер! Жёлтые фиксы из бериллиевой бронзы были его визиткой. До сих пор он не заменил их цивильными протезами, пугая коммерсов уркаганским оскалом. «Клавиши»[179] под червонное золото Гера вставил в лагере, когда тянул срок за вооружённый разбой. Долговечность кустарных протезов удивляла, Зингер носил их лет пятнадцать, не меньше.

Интерес Геры был понятен. После посадки Клыча он, как штатный зам, рулил бизнесом группировки. В немногочисленной, но дееспособной бригаде считался бугром. Человек быстро привыкает к власти и деньгам, полученное на сохранение возвращает, как правило, с неохотой.

«У них какие-то внутренние заморочки», — удачно разгадав шараду, Пшеничный радовался своей сообразительности.

Не столько разум тут подсуропил, сколько фарт.

Чтобы узнать детали, пришлось выцедить ещё пару пузатых стопок. Насилуемое запретным продуктом естество протестовало — чесалась спина, знобило. Жарким полымем занялись уши. Казалось, будто они распухли до ослиных габаритов, хотя в зеркале выглядели стандартного размера.

Окончательно раскиснув, майор проболтался, вернее, признался посвящённому (пробалтываются посторонним), что конвертик, переданный Германом, своё дело сделал.

— Только не думай, что я всё себе захапал. Не я один решаю.

Пшеничный, приняв правила игры, с умным видом подтвердил (теперь уж чего скрывать?), что и в самом деле приехал выяснить, выполнено ли джентльменское соглашение.

— Толково, — одобрил «кум». — Не зря город ваш наречён подходяще… Острог! Это по-нашенски!

Чтобы не сотрясать воздух, майор вручил гостю постановление судьи об отказе в удовлетворении ходатайства об условно-досрочном освобождении осужденного Калачёва Владимира Дементьевича.

— Копию катнём для отчёта? — небрежно поинтересовался безопасник.

— Бери эту. Не хочу светиться под мухой. Заложит бабьё… Потом скажу в спецчасти, ещё одну в суде запросят, не переломятся толстожопые…

«Пруха», — радовался Пшеничный, вчетверо складывая документе фиолетовой гербовой печатью и живыми подписями.

Товарищеские посиделки с перерывом на короткий отрубон продолжались дотемна.

Наутро Пшеничный еле сполз с кровати гостиницы, куда его поселил новый друган. Башка представляла собой неподъёмную отливку чугуна, а сердечко, напротив, трепетало угодившим в силок воробьём. Зачерствевшие извилины тупили. Как о постороннем дяде подумалось: «Живой, и ладно».

И тут ужалила мысль: «Где судебный документ?! Потерял?!»