Ревизия психоанализа

В последнее время стало, однако, общим местом исключать гомосексуальность, орально-генитальные контакты, вуайеризм и эксгибиционизм из категории половых извращений. Традиционное {090} определение извращения, поскольку оно было основано на отсутствии возможности размножения, было бесполезным, ибо не вело к различению разных видов извращений. Определение было основано на идеологических и теологических понятиях о том, что было «естественным» или «неестественным», а не на природе различных желаний и сексуальных практик. Но с ослаблением и исчезновением теологических и морализаторских идеологий реакция людей на извращения изменилась. Это очевидно в сфере гомосексуальности, так же как и в отношении к орально-генитальным контактам, которые среди большей части населения считаются теперь вполне нормальными; в самом деле, многие психиатры и психоаналитики подозревают, что у людей, выказывающих отвращение к подобным половым практикам, имеют место невротические факторы. С другой стороны, почти все сочтут крайние проявления некрофилии (желание мужчины совершить половой акт с женским трупом) или копрофилии (желание взять в рот экскременты) отвратительными и тошнотворными. Но как быть с «извращениями», занимающими середину спектра, особенно садизмом или мазохизмом? Являются ли они тоже патологическими влечениями, такими же как копрофилия (но менее серьезными)? Или эти устремления находятся в пределах здоровых желаний, которые считались «неестественными и неправильными» только потому, что такими их сделала традиционная мораль?

Нелегко ответить на эти вопросы. Определенно, реакция отвращения у многих или даже у подавляющего большинства людей сама по себе ничего не доказывает. Такие реакции можно легко объяснить. Во-первых, отвращение может быть обусловлено подавлением точно таких же устремлений, как, например, в случае отвращения к экскрементам (в этом случае большинство людей не испытывают отвращения к собственному калу, а только к калу других). Во-вторых, отвращение может возникать в силу родительского внушения, которое заставляет ребенка испытывать отвращение к собственным экскрементам {091}.

Те, кто выступает в защиту извращений, могут сказать: если мужчина испытывает желание бить, причинять боль и унижать женщину и находит в этом максимум полового возбуждения и удовлетворения, то кто может утверждать, что он поступает неправильно? Разве каждое вожделение не заслуживает удовлетворения просто в силу факта своего существования? И разве это не так именно в случае садистского удовлетворения, которого ищут далеко не большинство, но значительное число людей? Не может ли это меньшинство превратиться в большинство, если будет устранено ограничение, а значит, будет снято и подавление?

Разумеется, в случае садизма мы сталкиваемся с трудностью. Если исходить из того, что такое желание заслуживает удовлетворения только в том случае, если не страдает партнер, то садист должен найти себе женщину-мазохистку (или наоборот), которой нравится такое обращение с собой (или компенсировать ущерб деньгами, если речь идет о проститутке). Но эта трудность может быть устранена. Хотя мы и не располагаем статистическими данными, мы все же можем предположить, что в мире существует достаточное число садистов и мазохистов для того, чтобы никого не принуждали делать то, чего он делать не желает, и, вероятно, для того, чтобы никому не приходилось возмещать ущерб деньгами.

Совершенно ясно, что здесь наша дискуссия приобретает более общий характер: она теперь касается принципа, согласно которому желания, потребности или влечения человека должны быть удовлетворены независимо от их конкретного содержания. Основополагающим допущением является то, что все потребности являются равноценными, а свобода заключается в праве человека удовлетворять свои потребности в любом случае, если только его действия не вредят другим. Однако, рассматривая этот принцип, мы попадаем в парадоксальную ситуацию. Упомянутая точка зрения была характерна для привилегированных классов и часто выражалась не идеологически, а в понятиях самих действий, будь то французский высший класс восемнадцатого века или британский высший класс века девятнадцатого. Философское обоснование этот взгляд получил {092} в девятнадцатом веке (в частности, в сочинениях Дж. Бентама), а затем в середине двадцатого века был возведен в догму.

Теория, согласно которой допустимы и даже приветствуются любые желания, касалась чего угодно, только не секса, но наиболее продвинутые группы очень хорошо поняли намек. Пока я не вижу ничего загадочного в таком развитии событий; напротив, это вполне логичный результат социально-экономического развития, происходившего в период перехода от общества накопления к обществу потребления. Озадачивает другое, а именно то, что один и тот же принцип, приложенный к сексу и извращениям, был объявлен революционным принципом, противоречащим буржуазному образу жизни, – это утверждение мы не раз слышали из уст самых разных представителей радикальных движений.