Революции светские, религиозные, научные. Динамика гуманитарного дискурса

Чаще всего этнографы рубежа XIX и XX веков пытаются объяснить это «историческими» – по сути религиозными и социальными – причинами двустороннего характера: «Таким образом, смешение и перерождение на Востоке совершалось двумя путями: при посредстве кровного родства и примеси к русской народности инородческого элемента, а также вследствие восприятия самими инородцами русского языка, образа жизни, смешения с русскими, а затем полного слития и исчезновения среди русской народности. Такое смешение происходит на Востоке с очень давнего времени, под влиянием различных исторических обстоятельств» [Ядринцев 2000: 23]. Таким образом, Н. М. Ядринцев фактически выделяет два типа ассимиляции по ее результатам: приводящая к «слитию и исчезновению» инородческой крови среди русской народности и приводящая к «смеси», появлению относительно устойчивых субэтносов с определенным набором типичных для него метисных черт. Несомненно, существовал и другой тип метисации, когда бурятский этнос вбирал в себя русский «элемент» и растворял его в себе.

Описываемая ситуация вполне соответствует современным представлениям антропологов и этнодемографов: метисы образовывали своего рода неустойчивую и в генном и в самоидентификационном смыслах «смешанную» периферию и в силу своей неустойчивости втягивались в этническое ядро [Соловей 2008: 50]. Уникальным представляется тот феномен, что метисы, продолжая смешиваться и с русскими и с бурятами, заключая браки с метисами же, образовали в Восточной Сибири «своеобразный народный тип, представляющий более или менее однородные характеристические признаки и довольно устойчивый» [Подгорбунский 1903: 4].

Подобные феномены в этнической истории человечества науке, конечно, известны. «Когда две или больше этнических групп долго варятся в одном котле (находятся в этноконтактной зоне), то они могут породить новый этнос. Потребуется немало времени, дабы он стал относительно гомогенным и устойчивым в генетическом и антропологическом отношениях, особенно если «материнские» этносы принадлежат к разным расам. Но и у «вторичного» этноса точно так же будет ядро и периферия, правда, признаки образовавших его «первичных» групп будут проявляться тем чаще и заметнее, чем больше между ними генетическая и антропологическая дистанция» [Соловей 2008: 50–51]. И в этой ситуации крайне интересны процессы выстраивания идентичности в таком новом метисном слое: кем его представители считали себя, и кем считали их окружающие.

То обстоятельство, что этимология этнонима «карым» традиционно возводится к общемонгольскому «харым» – чужой, инородный (или бурятскому «харим» – чуждый, отчужденный, отделившийся [Бураева 2005: 185]) – свидетельствует о том, что буряты карымов «своими» не считали.

Типичны описания отторжения бурятами-буддистами крещенных соплеменников – на том основании, что последние уже «русские по плоти и крови и потому совершенно чужды монгольщине, присутствуя в думе и стоя во главе родовых управлений, мешали бы планам ламаитов, что и принуждает заправил держать этих обрусевших единоплеменников вдали от дел управления» [Отчет 1885: 471].

В. И. Даль в своем словаре определяет «карыма» как крещеного бурята: «новокрещен; метис, болдырь от русского и бурятки» [Даль 1881: 95]. Обратим внимание, что кодифицированное в «Толковом словаре живого великорусского языка» значение отражает стереотипное для того времени представление о том, как появлялось описываемое метисное население: именно метис от русского (мужчины) и бурятки (женщины), но при этом воспринимаемый как бурят – пусть и крещеный.

Сами буряты напрямую увязывали процесс метисации с принятием «русской веры»: «Некоторые представители различных хоринских родов по собственному желанию стали носить кресты и приняли веру Христа. Они поселились в различных русских селениях: в 1795 г. на Хилке у ручья Тотхото возникло одно селение, в 1815 г. – на Курбе, на речках Унэгэтэе и Хасурте было основано по одному селению» [Дарбаев Доржо 1995: 171].