Читаем Революции светские, религиозные, научные. Динамика гуманитарного дискурса полностью

Когда-то высказывалось суждение, что «этнография (этнология)», «культурная антропология» и «социальная антропология» – совсем не синонимы, а науки-аналоги, поскольку различаются объектами изучения. Нынешнее же их отождествление и фиксирует состояние аморфности предмета, амбивалентности объекта и гетерогенности структуры. Совершенно очевидно, что произвольное использование названий наук и их субдисциплин, возникших в разных странах, без учета их объема понятий в отечественной научной традиции, создает ситуацию хаоса, а само определение «антрополог» девальвируется, становится синонимом гуманитария или обществоведа, как в советское время произошло с инженерами[117], каковыми стали называть всех, кто получил образование в техническом вузе и не только (вспоминается, например, инженер по социалистическому соревнованию). Более того, оказывается, можно вообще обойтись без слова «антропология», как это продемонстрировали организаторы международной конференции «Российская наука о человеке: вчера, сегодня, завтра», состоявшейся в петербургском Музее антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН в 2003 г.

Непосредственным поводом для изложенной оценки и соответствующего ракурса рассмотрения проблемы стала конфигурация секций на конгрессах российских этнографов и антропологов, которая может послужить весьма наглядной иллюстрацией к характеристике неблагополучия. Достаточно вчитаться в названия подсекций, объединенных рубриками «Политическая антропология» и «Антропология религиозности» или попытаться понять, почему в одну секцию включены этническая история и системы родства, при этом секции «Социальная антропология» почему-то нет вовсе, а название «Антропология уралоязычных народов» вне контекста может означать все что угодно. Почему, кстати, антропология религиозности, а не религиозная антропология, или этнорелигиоведение? Ведь есть же и этномузыковедение, и этноэкология, и этноэтика, правда, привычное этномузееведение названо музейной этнологией. Странно, что без ставшего уже обычным «антропологического» оформления фигурируют такие секции, как «Традиционные системы питания», «Норма, обычай, право» и «Народная медицина».

Для меня этнография – это этнология плюс набор «стыковых» субдисциплин, в названиях которых имеется формант «этно» – сокращение прилагательного «этническая» (этногеография, этносоциология, этнолингвистика, этнополитология, этнопсихология и т. д.), предметом изучения которых является этнический аспект функционирования любого феномена, выступающего в роли объекта другой, смежной, науки, этнология же – это базовая субдисциплина, изучающая этносы (этнические общности) и этнофоры, а также этнические процессы (или феномен этничности, если угодно). Аналогичным образом членится и антропология в зарубежной традиции, только названия субдисциплин создаются по другой модели: прилагательное, указывающее на объект изучения, плюс «антропология». Но синонимического ряда по схеме «этнопсихология = психологическая антропология», «этнолингвистика = лингвистическая антропология», «этнокультурология = культурная антропология» не получается. Ведь и указанные дисциплины, или, например, этносоциология и социальная антропология, этнополитология и политическая антропология – дисциплины не тождественные. Так, обе последние связаны с миром политики (власти / управления) / сферой политического и миром этноса / сферой этнического. В то же время, этнополитология ассоциируется прежде всего с управлением этническими (межэтническими) процессами (и национальной политикой) и имеет дело с политизированной этничностью или этнизированной политикой, тогда как политическая антропология ориентируется на этнополитические культуры и потестарно-политическую организацию этнических общностей в исторической динамике, хотя и делает акцент – в отличие от политологии и политической истории – на механизмах функционирования и развития традиционных (архаических) и посттрадиционных этнополитических организмов.

По этой модели, этнография / этнология должна бы называться этнической антропологией, но в отечественной традиции так принято называть расоведение. Тогда, наверное, можно использовать еще одну модель номинации антропологических субдисциплин: «антропология» плюс существительное, указывающее на объект изучения (антропология родства, антропология войны, антропология города, антропология охоты и т. д., вплоть до антропологии спасения или антропологии смеха), т. е. этнография / этнология – это антропология этноса, или, может быть, антропология этничности, как недавно было предложено [Белков 2004: 21]. В общем, та же история, что и с названиями «возрастная антропология» и «антропология возраста». И совсем, наверное, неслучайно англоязычная версия журнала «Антропологический форум» названа «Forum for Anthropology and Culture».

Перейти на страницу:

Все книги серии Исторические исследования

Пограничные земли в системе русско-литовских отношений конца XV — первой трети XVI в.
Пограничные земли в системе русско-литовских отношений конца XV — первой трети XVI в.

Книга посвящена истории вхождения в состав России княжеств верхней Оки, Брянска, Смоленска и других земель, находившихся в конце XV — начале XVI в. на русско-литовском пограничье. В центре внимания автора — позиция местного населения (князей, бояр, горожан, православного духовенства), по-своему решавшего непростую задачу выбора между двумя противоборствующими державами — великими княжествами Московским и Литовским.Работа основана на широком круге источников, часть из которых впервые введена автором в научный оборот. Первое издание книги (1995) вызвало широкий научный резонанс и явилось наиболее серьезным обобщающим трудом по истории отношений России и Великого княжества Литовского за последние десятилетия. Во втором издании текст книги существенно переработан и дополнен, а также снабжен картами.

Михаил Маркович Кром

История / Образование и наука
Военная история русской Смуты начала XVII века
Военная история русской Смуты начала XVII века

Смутное время в Российском государстве начала XVII в. — глубокое потрясение основ государственной и общественной жизни великой многонациональной страны. Выйдя из этого кризиса, Россия заложила прочный фундамент развития на последующие три столетия. Память о Смуте стала элементом идеологии и народного самосознания. На слуху остались имена князя Пожарского и Козьмы Минина, а подвиги князя Скопина-Шуйского, Прокопия Ляпунова, защитников Тихвина (1613) или Михайлова (1618) забылись.Исследование Смутного времени — тема нескольких поколений ученых. Однако среди публикаций почти отсутствуют военно-исторические работы. Свести воедино результаты наиболее значимых исследований последних 20 лет — задача книги, посвященной исключительно ее военной стороне. В научно-популярное изложение автор включил результаты собственных изысканий.Работа построена по хронологически-тематическому принципу. Разделы снабжены хронологией и ссылками, что придает изданию справочный характер. Обзоры состояния вооруженных сил, их тактики и боевых приемов рассредоточены по тексту и служат комментариями к основному тексту.

Олег Александрович Курбатов

История / Образование и наука
Босфор и Дарданеллы. Тайные провокации накануне Первой мировой войны (1907–1914)
Босфор и Дарданеллы. Тайные провокации накануне Первой мировой войны (1907–1914)

В ночь с 25 на 26 октября (с 7 на 8 ноября) 1912 г. русский морской министр И. К. Григорович срочно телеграфировал Николаю II: «Всеподданнейше испрашиваю соизволения вашего императорского величества разрешить командующему морскими силами Черного моря иметь непосредственное сношение с нашим послом в Турции для высылки неограниченного числа боевых судов или даже всей эскадры…» Утром 26 октября (8 ноября) Николай II ответил: «С самого начала следовало применить испрашиваемую меру, на которую согласен». Однако Первая мировая война началась спустя два года. Какую роль играли Босфор и Дарданеллы для России и кто подтолкнул царское правительство вступить в Великую войну?На основании неопубликованных архивных материалов, советских и иностранных публикаций дипломатических документов автор рассмотрел проблему Черноморских проливов в контексте англо-российского соглашения 1907 г., Боснийского кризиса, итало-турецкой войны, Балканских войн, миссии Лимана фон Сандерса в Константинополе и подготовки Первой мировой войны.

Юлия Викторовна Лунева

История / Образование и наука

Похожие книги

10 мифов о 1941 годе
10 мифов о 1941 годе

Трагедия 1941 года стала главным козырем «либеральных» ревизионистов, профессиональных обличителей и осквернителей советского прошлого, которые ради достижения своих целей не брезгуют ничем — ни подтасовками, ни передергиванием фактов, ни прямой ложью: в их «сенсационных» сочинениях события сознательно искажаются, потери завышаются многократно, слухи и сплетни выдаются за истину в последней инстанции, антисоветские мифы плодятся, как навозные мухи в выгребной яме…Эта книга — лучшее противоядие от «либеральной» лжи. Ведущий отечественный историк, автор бестселлеров «Берия — лучший менеджер XX века» и «Зачем убили Сталина?», не только опровергает самые злобные и бесстыжие антисоветские мифы, не только выводит на чистую воду кликуш и клеветников, но и предлагает собственную убедительную версию причин и обстоятельств трагедии 1941 года.

Сергей Кремлёв

Публицистика / История / Образование и наука
Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное