Революции светские, религиозные, научные. Динамика гуманитарного дискурса

Социально-политическая же система этого нового Евразийского образования изменилась коренным образом. Широкомасштабные захватнические войны империи Чингис-хана и его преемников вызвали возникновение тех самых силовых структур (постоянное войско, репрессивный аппарат), на отсутствии которых держалась традиционная степная демократия (о ней мне тоже приходилось писать) [Ситнянский 1996 № 3: 14–19]. «Народ, угнетающий другие народы, не может быть свободным: военная сила, которую он создаёт для их подавления, с неизбежностью оборачивается против него самого», – это ставшее хрестоматийным выражение Ф. Энгельса [Энгельс: 509], пожалуй, подходит к евразийским кочевникам больше, чем к кому-либо ещё.

Э. Хара-Даван отмечает различия между изречениями тюркских каганов, оставшихся в виде надписей на камнях, и изречениями, приписываемыми Чингис-хану. Если первые делают акцент на том, что накормили голодных, сделали бедных богатыми, а малочисленный народ – многочисленным, то есть, говоря современным языком, решили социальные и демографические проблемы, то второй подчёркивает, что до него в степи не было порядка, а он «указал каждому его место». И Чингис-хан никогда не обращается к народу, а говорит только с царевичами, нойонами и багатурами [Хара-Даван 1996: 131–132]. Вот и разница между традиционной евразийской степной демократией и созданной Чингизидами степной деспотией.

Современный казахский автор С. Акимбеков отмечает сравнительную редкость перехода кипчаков на сторону Чингизидов при завоевании последними Хорезма, в тех же случаях, когда такое случалось, перебежчиков в ряде случаев убивали. Почему? Как представляется, Чингис-хан и его полководцы не могли допустить существования организованных на прежних (степной демократии) принципах кочевых племён, тем более крупных. Снова и снова С. Акимбеков подчёркивает: монголы не могли мириться с существованием где-либо в Великой Степи независимых от них образований кочевников [Акимбеков 2011: 209–212, 220].Очевидно, «степная демократия» была соблазном для своих подданных, и Чингис-хан стремится уничтожить её, чтобы «свои» не соблазнились и не вспомнили, что и они раньше такими были. Лишь позже, после разрушения племенной структуры кипчаков («раскашивания», то есть расформирования их племён и включения в состав других, лояльных племён), Чингизиды стали и их использовать для комплектования армии [Акимбеков 2011: 224–225]. Однако и в 1238–1239 гг. главной задачей татаро-монголов оставалось истребление оставшихся непокорными кипчаков, теперь на Волге и в Причерноморье. Судя по тому, какие силы были брошены против кочевого объединения Бачмана на Волге, это объединение было достаточно опасной альтернативой «чингисхановской» организации степного государства [Акимбеков 2011: 252–253].

В то же время на захваченных Чингизидами китайских территориях традиционные государственные институты функционировали практически без изменений, более того, усиленно Чингизидами перенимались [Акимбеков 2011: 238–239]. И вот это самое интересное. И самое худшее. Л. Н. Гумилёв много писал о так называемых этнических химерах, которые возникают от соединения принципиально разных цивилизаций в одном государстве. На примере Северного Китая IV–VI вв. он доказывает, что евразийско-восточные химеры, соединяя в себе худшие черты обоих «родителей», были крайне деспотическими, далеко превосходили по жестокости Восток, не говоря уже о Евразийских степях [Гумилев 1994 «Хунны…»]. Но разве империя Чингис-хана не была такой же химерой? Разве она по жестокости не превзошла всё, что до этого было на Востоке, не говоря уже о евразийских степях? Л. Н. Гумилёв всячески старается реабилитировать чингизидов – неужели для него всё дело в том, что центр созданной ими империи находился не на берегах Хуанхэ, а в степях?

И вот эта химера привела к тому, что в Степи установилась ханская тирания, а на Руси был постепенно подавлен вечевой строй: ведь с одними князьями, без народного веча и боярства, ордынским ханам было легче договариваться, да и сами князья вскоре усвоили привычку грозить «позвать татар» при малейшем неповиновении со стороны народа. К середине XIV в. вече осталось только во Пскове и в Новгороде [Костомаров 1995: 116–118, 134–136]. Правда, тогда Орде не удалось изменить политический строй Руси, ничего подобного собственной государственной системе на Руси, вопреки достаточно распространённому мнению среди историков, Орда не создала. Это удалось Ивану Грозному три века спустя; об этом ниже.