Революция-20

— Давай взглянем на это дело так, — предложил он. — Что делали люди всякий раз, когда переселялись в новые края? Они приспосабливались к новой среде обитания? Пытались «отуземиться», действительно стать такими, как открытые ими народы? Пытались вписаться в местную экономику и культуру? Никогда! Куда бы они ни переселялись — в Индию, в Африку, в Китай, повсюду повторялась одна и та же, старая, вечная, как мир, история. Люди пытались преобразовать среду обитания по своему вкусу, пытались сделать ее похожей на обстановку у себя на родине. Температуру, обычаи, культуру. Последнее, что могло им прийти в голову, — это изменить свои культурные установки в соответствии с чуждой окружающей культурной средой. А если они понимали, что среда, где они находятся, не поддается изменениям, враждебна и неизменно чужда, то они всегда поворачивали восвояси.

— Но овупы! — нетерпеливо перебил Мартин. — Не понимаю, какое это имеет отношение к…

— Прямое, — перебил Барни. — Овупы прибыли с другой планеты, из другого мира откуда‑то. Они разумны, это факт, и культура у них тоже есть — впрочем, довольно скверная культура.

У людей глубинная культура основана на мире и семейной любви — древний знак протянутой руки, гласящий: «У меня нет оружия». Человек, как правило, стремится жить в мире, без забот, и берет этот мир с собой в чужие страны; а там, где эти страны слишком враждебны, слишком неприятны, он в конечном итоге убирается домой несолоно хлебавши.

И все же в другом мире — в мире овупов — культура может быть построена на совершенно иной концепции. Концепции, нетерпимой для людей. Она, видишь ли, основана вовсе не на мире. Она основана на ненависти. Чистой, богатой, зрелой, интенсивной ненависти.

У Мартина расширились глаза.

— Ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, что они ненавидят друг друга и всех остальных. Ненависть — это их жизненная сила, это фундамент их моральных ценностей. Они живут, едят, спят и умирают с ненавистью в каждой мысли.

Мысль о доброте и любви для них непостижима, невероятна, страшна и чужда. Они прибыли сюда, не имея ни малейшего представления об абстрактной концепции любви, и ожидали найти здесь ту же ненависть. А обнаружили то, что было для них ненавистным и враждебным — культуру, основанную на любви и мире. Но овупы увидели или каким‑то образом почувствовали, что люди при определенных обстоятельствах способны к ненависти, а им только это и требовалось. Этим созданиям нужно было просто малость изменить обстановку, вот и все. Они хотели только одного — чтобы их ненавидели!

— Ну, они добились того, чего хотели! — зарычал Хьюго. — Я ненавижу их, надеюсь, я говорил тебе об этом. Господи! Как я их ненавижу, я так сильно ненавижу их…

— И ты поэтому притягиваешь их к себе, не так ли? Они заполнили весь твой дом — такая сильная от тебя исходит ненависть. Они не хотят иметь ничего общего с мистиками или монахами. Они, рискуя жизнью, мучают кошек и собак, но никогда, повторяю — никогда! — не трогают коров. Они сбегаются к тебе потому, что ты предоставляешь им именно такую, полную ненависти атмосферу, какая им и нужна. Неужели ты не видишь, что отсюда вытекает, старина? Если ты будешь ненавидеть их, они останутся рядом. Множась и процветая!

Он поднял лукавый взгляд на грузного шефа.

— Но если ты полюбишь их!..

Тяжелая челюсть Хьюго Мартина задрожала, а в изумленных глазах появилось что‑то похожее на слезы.

— Барни, — слабо выдохнул он. — Минуточку, Барни. Это не может быть правдой.

Он со страхом взглянул на овупа, вперившегося в него взглядом из‑за решетки.

— Все что угодно, только не это, Барни… Я… Я… не смогу заставить себя…

— Тебе просто придется возлюбить их, — твердо заявил Барни.

По толстым щекам Мартина скатилась одинокая слеза страдания. Он двинулся к клетке, косолапя, словно обиженный ребенок, а затем остановился.

— Но… но что я могу сделать? — взвыл он. — Это все равно, что возлюбить тысяченожку или что‑нибудь в этом роде. Это… это кощунственно.

Он осторожно протянул руку к решетке, а затем отдернул ее, когда овуп оскалился на него.

— Ах, Барни, я не могу!

— Смотри, — усмехнулся Барни. — Я тебе сейчас покажу кое‑что.

Он натянул плотные кожаные перчатки, подошел к клетке, откуда на него сердито поглядывал овуп, и протянул ему сквозь прутья кусочек хлеба.

— На, овуп. Хороший овупик, — проговорил он мягко и успокаивающе.

Овуп выхватил хлеб и злобно укусил его за руку. Барни почувствовал, как в нем поднимается гнев, но натянуто улыбнулся и, протянув руку, погладил овупа по голове.

— Хорошенький овупик, — проворковал он. — Паинька овупик.

Овуп опять укусил его, на этот раз посильнее, а затем, шипя, отступил с озадаченным выражением в глазах. Он с ненавистью зарычал, издавая отвратительные булькающие звуки и скаля зубы.

— И такой миленький к тому же, — продолжал, скрипнув зубами, Барни. — Мы будем теперь добрыми друзьями! Брось, малыш, не дуйся, дай я тебя поглажу.