Революция Карла. 1917

В жизни Обворожительную Аннет звали Кларой. Кларой Генриховной Ван Краф. Она происходила из германского дворянского рода, который, к сожалению, ещё до ее рождения разорился. В детстве ей часто рассказывали истории о том, что где-то далеко, в неизвестной для неё стране, ее ждал их фамильный замок, а в нем прекрасный принц. Но время шло, а принц не появлялся. Ее родители, как она говорила, "по политическим" причинам мигрировали в Россию в поисках лучшей жизни за пару лет до Ее рождения. Кларе казалось, что эта приставка "по политическим", давала истории Ее семьи какой-то дворянский шарм, присущий декадентам. Но лучшей жизни в России они не нашли. Отец запил, мать сошла с ума и угодила в дом для душевно больных, а старший брат угодил за решётку, где умер толи от чахотки, толи ещё от какой-то болезни. И маленькая Клара осталась совершенно одна. Для нее жизнь в Российской империи была "не сахар". Мигрантов в России любили, только если у тех были деньги. Поэтому бедную Клару шпыняли из угла в угол, она побиралась, просила милостыню, пока, наконец, не попала в кабаре "На садовой". Именно там, на свет появилась Обворожительная Аннет, а Клара Ван Краф надолго исчезла из ее жизни.

Она не любила вспоминать своё прошлое, не любила говорить о своей семье, ей даже больше нравилось, когда люди называли ее Аннет. И так было до тех пор, пока, однажды, ночью у барной стойки кабаре "На Садовой" она не повстречала Карла Моисеевича. Застенчивый, маленький и лысеющий бухгалтер показался ей очень родным и близким. У них сразу же закрутился роман. И на свет вернулась Клара. Только теперь это была не Клара Генриховна Ван Краф, это была просто Клара, Карл и Клара.

Клара заставляла Карла жить, мечтать, вылезать из своей раковины и раскрываться. Не сказать, что Карл Моисеевич это любил. Он любил её, а она вновь полюбила жизнь.

В свою очередь Карл дал Кларе то, чего она до этого не испытывала – уверенность в завтрашнем дне, надежность. Она чувствовала себя за этим маленьким, невзрачным человечком, как за каменной стеной.

Жизнь их была не самой веселой и насыщенной событиями, но каждый вечер Субботы, они одевали свои выходные наряды и шли на самые громкие вечеринки, которые устраивал на квартирах загнивающий бомонд Петрограда.

– Ты можешь себе представить, Карл? Они просто взяли и вышвырнули этого бедолагу из кабаре! А знаешь за что? За то, что он просто высказался против царя! Ты можешь себе такое представить? За то, что он просто сказал пару слов! Всего пару! Неужели мы живём в такое время, когда людей можно убивать за их слова и мысли! О, времена! О, нравы! – запричитала Клара. – Ещё лет пять назад такое поведение вызвало только улыбку, а сейчас! Нет, так дело не пойдёт!

Зачастую закрытый Карл Моисеевич уходил в себя, когда Клара начинала причитать по каждому поводу и без. И этот вечер не был исключением.

Все те же мысли и вопросы не покидали голову Карла Моисеевича с того злосчастного вечера в "Понтий Пилате". Но за эти пару недель внутри него произошли радикальные изменения. Он все ещё был закрытым и нелюдимым, асоциальным, не любил политику, не переносил, когда о ней говорят в его присутствии. Но что-то в нем точно изменилось. Он шагал по улицам и не чувствовал привычного к ним пренебрежения. Он видел идущих ему навстречу людей и не боялся их. Ещё несформулированная идея только зарождалась в нем, но он уже сделал первые шаги к Ее расцвету – он проникся к своей стране, к своему народу. Где-то глубоко внутри он, наконец-то, обрел что-то своё, что-то родное.

Было уже темно, когда под ритмичное цоканье каблучков о мостовую они пришли к месту проведения сегодняшнего вечера.

– И, видимо, их это полностью устраивает. – Карл Моисеевич успел зацепить краем уха окончание продолжительного монолога Клары. Который, кажется, закончился на рассуждении о вульгарных запонках господина, который не так давно посетил их заведение.

Набережная реки Мойки 26. Сегодня их адрес был именно таким. Здесь проживал некий Борис Зуккерман, который, как говорили, "был новым лучом света, свежим глотком воздуха для Империалистического модернизма". Что означали эти слова, Карл Моисеевич не знал, да и как всегда, не хотел знать. Его волновало только то, что в этом непонятном названии заключалось слово, которое в итоге сконцентрирует все внимание ершистого бомонда Петрограда на одном остром и очень жгучем вопросе.

Позвали их сюда тоже не просто так. Как оказалось, этот Борис был каким-то дальним родственником Клары. Насколько дальним, что являлся скорее не родственником, а знакомым знакомого соседа по квартире одной танцовщицы, кто работала с Кларой. И хоть она не любила своих родных и все что с ней было связано, но так или иначе этот цветок жизни не мог упустить возможности блеснуть своими лепестками в самом сердце города.