Революция Карла. 1917

– Лично я, вижу здесь агитацию царской власти. А то, что Вы называете "тенью коммунизма" – для меня это тень самого Петра I Великого, что стоит за каждым нашим правителем, и направляет и благословляет их.

– С чего Петр Первый стоял за каждым из наших прохиндеев? Ему что заняться больше нечем?

Господа заметили Карла Моисеевича:

– А вы что видите на этом полотне? Тень Пётра или какую-то глупость? – с намеком на свою точку зрения спросил его человек, затягивая в их спор.

Карл Моисеевич уставился на полотно. Какое-то время у него ушло на то, чтобы заметить крохотную фигуру, вокруг которой и вёлся этот спор. Но не успев Ее хорошо рассмотреть, его оборвали:

– Ну, видимо, не у каждого есть своё мнение. В наше время – это скорее привилегия. – расхохотались они.

После такого оскорбления Карлу Моисеевичу стало совсем тошно. Находиться здесь среди этой загнивающий буржуазии, которая не только не принимала его за своего, но даже и в грош не ставила – не имело никакого смысла. Стоять рядом с ними тем более. Он развернулся и пошёл от этой картины прочь. Слава богу, что в это смутное время он ещё мог так сделать. Всего лет сто назад ему бы пришлось вызывать обидчиков на дуэль, дабы отстоять остатки своей чести.

Он отошёл в угол залы, к окну, и оперся на подоконник. Горечь обиды подступила к горлу. Хорошо, что в его руке ещё был бокал с последним глотком шампанского, после которого осталось лишь приятное послевкусие.

Он смотрел на зал полный бездарной интеллигенции. Ещё пару недель назад эти сборища не вызывали в нем ни единой крупицы эмоций. Но не сегодня. Эти обрюзгшие, тупеющие дети, когда-то влиятельных и гениальных родителей, ходили, перешучивались и пересмеивались над ним. Карлу Моисеевичу началось казаться, что та парочка, которая оскорбила его, теперь растеклась по всему залу и смотрела на него измывающимися глазами из всех углов.

Какие-то чувства вскипели в нем и посадили где-то в его душе новое семя.

– Они не делали ничего, – думал про себя Карл Моисеевич, – не приносили обществу никакой пользы, только высмеивали таких как он, обычных людей, трутней…

– Знаете, – откуда то со стороны раздался баритон. Карл Моисеевич оглянулся, – людей которые сидят в самом дальнем углу зала, полного людей, называют асоциальными. Говорят, что они патологические психопаты и в любой момент могут перевоплотиться в настоящих, перерезав всех вокруг. Хотя мне всегда казалось, что любой такой индивид, скорее недооценённый гений, вам так не кажется?

Рядом с ним, опираясь на стену, стоял никто иной, как граф Орлов. И если Борис Зуккерман был звездой, то Граф был хозяином этого вечера, его мастером. Его графом. Конечно, титул «графа” был своего рода псевдонимом. Ведь его отец Орлов Владимир Николаевич был потомственным князем. Этот титул унаследовал и “Граф”, вместе со своим старшим братом Николаем. Но по своим, никому более не ведомым причинам, Граф не любил козырять своим положением, но и скрыть его полностью было не в его силах. Поэтому он и придумал взять себе более скромный титул, с которым когда-то ходил его прославленный предок.

– Я извиняюсь, что потревожил вас. Просто мне показалось, что вам не помешает побыть немного в компании, пусть даже и в моей, для вас, возможно, не желанной. Одиночество порой бывает губительно. А я бы не хотел рисковать сегодня ни вашей жизнью, ни чей-нибудь еще. – Граф улыбнулся, немного покосившись в зал.

Он был намного моложе Карла Моисеевича, но на его висках уже выступала седина. Видимо, так сказывалась тяжесть дворянкой жизни на его молодой душе. Он был всегда в центре внимания, пытаясь уйти в тень. Всегда сидел в ложе, мечтая оказаться за сценой. Он блистал везде своей внешностью и умом, возможно даже, сам того и не желая. Как только он начинал говорить – замолкал весь зал, внимательно вслушиваясь в каждое его слово. Он разрешал любые скандалы и мирил кровных врагов одним своим появлением. Граф был внеземным подарком этому миру. И лишь одна, практически не заметная особенность, говорила о его земном происхождении. Это были его глаза. Обычные карие глаза. Но как они кричали! Как они кричали добротой. Той самой, детской. Чистой. Добротой всеобъемлющей, прекрасной и невозможной. Той, которой обладают лишь избранные. У него получилось, пройдя через все невзгоды своей жизни – сохранить ее, хотя бы в своих глазах.

– Я совершенно случайно услышал, те ужасные слова, что были бездумно брошены в вашу сторону теми маргиналами. Но я прошу вас не обижаться и не злиться на них, они не ведают, чего творят. Они лишь бездумное творение нашего времени. Если хотите – злитесь на меня. Ведь я – один из них, – эти слова были произнесены особенно удрученно, – выплесните все на меня. Я не обижусь. Честно.

Карл Моисеевич оторопел от такой учтивости в свой адрес, тем более исходящей от дворянина. Тем более от самого Орлова, князя всех вечеров Петрограда. Ему было достаточно взглянуть в глаза графа, как злость тут же, в секунду, сменилась на милость. Ему было невозможно противостоять.

Граф предложил ему пройтись.