Революция отвергает своих детей

«Жителям города Берлина!

Именем совета рабочих и солдат города Берлина я принимаю власть в свои руки.

Я приказываю:

1. Всех членов национал–социалистической партии и ее организаций немедленно арестовать.

2. Об арестах следует без промедления докладывать мне лично.

3. Улицы должны быть очищены; электричество, газ, водопровод должны быть немедленно приведены в порядок. Распределение продовольствия следует проводить по моим директивам.

Не выполнивший моего приказа подлежит суровому наказанию.

Комендант города Берлина

Шпалингер».

Поиски таинственного нового коменданта становились все лихорадочней… Его «приказы» приводили уже к катастрофическим последствиям. Новые районные управления не знали, чьи инструкции выполнять — наши или Шпалингера. Мы им говорили, что они должены заниматься неотложными нуждами населения: очисткой улиц, приведением в порядок электростанций, ремонтом водопровода и, в первую очередь, распределением продовольствия. Главным у Шпалингера было — аресты нацистов.

Порой создавалось впечатление, что некоторым самоуправительным органам больше были по душе приказы Шпалингера, чем наши директивы. Возникли даже специальные отделы, в которых с энтузиазмом составлялись списки имен нацистов. Некоторых это занятие настолько увлекло, что они забросили всю остальную работу. В канцеляриях не умолкая трещали пишущие машинки, и списки становились все длиннее.

Но пришел конец и Шпалингеру. Несколько дней спустя вбежал к нам один из сотрудников и взволнованно воскликнул:

— Нашли Шпалингера!

— Где? Кто он? — Посыпались вопросы.

Наш товарищ, отыскавший Шпалингера, сквозь душивший его смех, еле произнес:

— Он из Виттенау!

— Из Виттенау?

— Какую же должность он занимает?

— Никакой! Шпалингер содержался в доме для умалишенных в Виттенау и был в числе «освобожденных» советскими бойцами.

— Ну, а какое это имеет отношение к приказам?

— Прямое. Было вот как: оказавшись на улице, группа сумасшедших, а с ними и Шпалингер, отправилась осматривать соседние дома и улицы. Где‑то неподалеку они набрели На единственную сохранившуюся в Берлине типографию. Там Шпалингер, видимо вдохновленный воспоминаниями событий 1918 года, стал диктовать свои приказы, которые тут же напечатали и распространили.

Мы от души посмеялись удивительной разгадке «дела Шпалинтера», но были настолько перегружены работой, что вскоре забыли о нем. Уже позже до нас дошли слухи (можно надеяться, что они неверные), будто Шпалингера арестовали русские, затем передали его англичанам, какое‑то время занимавшим Рейникендорф, а когда Рейникендорф заняли французы, Шпалингер оказался во французской тюрьме.

ГЛАВНАЯ КВАРТИРА НА ПРИНЦЕНАЛЛЕЕ 80

В середине мая мы получили указание не возвращаться вечером на главную квартиру в Брухмюле, а ехать в Берлин–Лихтенберг, Принценаллее 80, где был предоставлен в наше распоряжение большой дом.

Новая главная квартира находилась на полпути между станциями метро Лихтенберг и Фридрихсфельде. Это было большое новое здание, значительно большее, чем в Брухмюле, так что каждый из нас имел теперь отдельный кабинет. Помещения нижнего этажа были оборудованы под канцелярии. Работа наша приняла более организованные формы. К нам были назначены секретарши и стенографистки, так как с каждым днем объем работы все увеличивался.

Вечерами мне неоднократно приходилось сопровождать Ульбрихта в Карлсхорст. Там велись совещания с представителями штаба Жукова, где обсуждались все детали нашей работы. Хотя Ульбрихт, в отличие от Вильгельма Пика, хорошо владеет русским языком, я должен был ему переводить. Возможно, что и некоторые советские офицеры владели немецким и обе стороны нуждались в переводе, в основном, для того, чтобы таким образом выиграть время и иметь возможность точнее сформулировать свой ответ.

После переговоров с одним из советских генералов нас попросили пройти в зал, сказав, что маршал Жуков хочет с нами побеседовать.

Маршал Жуков и Ульбрихт приветствовали друг друга так, что было видно, что встречаются они не впервые. Ульбрихт представил меня как своего сотрудника.

Нам предложили сесть, после чего я ждал разговора на политические темы. Но о политике на этот раз говорилось мало. Маршал Жуков осведомился о здоровье Ульбрихта, спросил в Москве ли еще его жена и когда он предполагает увидеть ее здесь. В течение четверти часа беседа велась в том же духе и только после этого Жуков перешел к делу: