Революция отвергает своих детей

Дни и ночи я находился в постоянном движении. Я познакомился с большим количеством людей. Моя записная книжка пестрела адресами антифашистов разных направлений, а также специалистов–администраторов: техников, инженеров и других. Параллельно с нашей работой, часть нашей группы вела подготовку по созданию городского управления. Неоднократно Ульбрихт проводил экстренные совещания с Мароном, Винцером и Гиптмером.

Недавно вошедшие в «группу Ульбрихта» Мале и Маттеус Клейн тоже стали отходить от работы в управлениях. Как‑то раз они сообщили нам, что в Тегеле ими был обнаружен радиопередатчик, а в Шарлоттенбурге на Мазуреналлее — управление Берлинской радиостанции и добавили, что этим стоило бы заняться. На наших совещаниях разбиралось такое количество вопросов, что на их рапорт никто не обратил особого внимания и брошенное Ульбрихтом: «Хорошо, действуйте!» Мале и Клейн истолковали как полученные ими «полномочия».

Несколько дней спустя в мою комнату ворвался Эрпенбек со словами:

— Сегодня пускаем в ход!

— Что пускаем? — спросил я, ничего не понимая.

— Радиостанцию разумеется!

Эрпенбека затянули в свою «радиостанцию» Мале и Клейн.

— А какое это имеет ко мне отношение?

— Пиши! Нам нужен текст для первой передачи. Мале и Клейн настолько заняты работой с персоналом радиостанции, что им не до текстов. К 11 часам все должно быть закончено и отправлено на станцию.

И вот, Эрпенбек и я стали диктовать стенографисткам тексты передач для Берлинской радиостанции. Перед нами лежало несколько последних номеров «Правды», ничего другого в то время мы получить не смогли. Отобрав последние известия, мы обработали их в «антифашистски–демократическом» стиле.

Уже в обед мы услышали первую передачу Берлинской радиостанции.

На следующий день нам не понадобилось составлять тексты. Мале и Клейн сообщили, что имеется прежняя редакция радиостанции в полном составе и она готова взять эту работу на себя, следуя требованиям новой линии.

Возобновление передач товарищами Мале и Клейном почти целую неделю оставалось незамеченным. И вдруг раздался крик взбешенного Ульбрихта:

— Что вы опять натворили? Советские товарищи передали мне сегодня запись Лондонской радиостанции, которая заявила, что Берлинская радиостанция уже несколько дней, как пущена в ход!

— Но я же говорил тебе об этом! — оправдывался Мале.

— Ну, ладно, — немного успокоившись, сказал Ульбрихт, — судя по лондонскому сообщению дело до сих пор поставлено было правильно. Там говорилось, что Берлинское радио, игнорируя коммунистическую пропаганду, ведет свои передачи в антифашистском духе. Вам придется за это урегулировать дело с советскими товарищами и наладить поскорее связь.

Мале и Клейн пообещали это выполнить. Радиостанция была в какой‑то мере «легализирована», но зато мы лишились двух сотрудников нашей работы в управлениях — они застряли на радиостанции. И мы не удивились, узнав потом, что Ганс Мале занял должность интенданта, а Маттеус Клейн — начальника отдела кадров Берлинской радиостанции.

Кроме ежедневных совещаний, приблизительно с середины мая, по воскресным дням, проводились утром большие Конференции. На них присутствовало от 80 до 100 активных партработников, в большинстве своем принимавших деятельное участие в работе районных управлений. На этих конференциях мы имели возможность шире ознакомиться с жизнью Берлина. После докладов с мест, Ульбрихт неизменно давал свои директивы.

Обстановка воскресных конференций обычно носила серьезный, деловой характер. Однако на одной из них деловое настроение было нарушено громким хохотом собравшихся. Один старый партработник из Веддинга, не утерявший еще партийного жаргона двадцатых годов, отчитывался о работе своего управления, не упомянув, однако, ни единым ловом о своей должности. Ульбрихт не выдержал:

— В чем дело? Ты все время говоришь о других. Скажи же, наконец, какую должность занимаешь ты сам?

— Я советник по делам церкви. Все застыли от удивления.

— Как это тебе в голову пришло?

— О, это совсем просто, товарищ Ульбрихт. Когда мы разбирали должности, я выбрал себе, разумеется, эту. Должен же, в конце концов, кто‑то присматривать за попами. Среди них попадаются порой здорово расторопные парни.

Раздался громкий хохот. Но Ульбрихт был взбешен:

— Ты немедленно подашь в отставку! На эту должность годятся только священники. Мы должны теперь наладить деловое сотрудничество с прогрессивными церковными кругами. Мы не допустим, чтобы такие, как ты, мешали нам, внося дезорганизацию в нашей церковной политике!

Резкий тон Ульбрихта заставил смолкнуть смех в зале. А бедный товарищ из Веддинга беспомощно озирался вокруг, явно не понимая, что случилось. Такие понятия, как «прогрессивные церковные круги», очевидно, ему тоже ничего не говорили. Ульбрихт не счел нужным хотя бы коротко разъяснить старому партийцу–рабочему новую политическую линию и ограничился только окриком.

Запомнился еще один инцидент, носивший более острый характер. В этом случае дело дошло до открытого протеста многочисленных берлинских партработников против директивы Ульбрихта.