Революция отвергает своих детей

Поездка в Югославию летом 1947 года дала мне новую силу и новую надежду, но одновременно усилила мои сомнения относительно «советского примера».

II ПАРТИЙНЫЙ СЪЕЗД

По возвращении я посетил своего друга детства Мишу Вольфа, с которым я учился и в школе Коминтерна. Теперь он работал комментатором по вопросам внешней политики под псевдонимом «Михаил Шторм» на радиостанции Восточного Берлина и, что было еще важнее, был ответственным контролером главных политических передач. Миша, у которого были отличные связи в высших советских кругах, занимал роскошную пятикомнатную квартиру на Байерн–Аллее, неподалеку от Рундфункхауза (радиостанция) в Западном Берлине[19]. За это время он успел жениться на Эмми Штенцер, голубоглазой блондинке, тоже учившейся в школе Коминтерна, которая так ловко составляла на бумаге «народные комитеты», и которая довела до сведения руководства школой мои высказывания, чем и была вызвана моя первая самокритика.

— Прекрасно, что ты пришел! Поедем с нами на дачу. Мы там всегда проводим выходные дни.

Через час мы остановились перед красивой виллой вблизи Глиникского озера. Вилла принадлежала Мише Вольфу, Которому было тогда 25 лет.

Во время прогулки по берегу озера, Миша сказал между прочим:

— Знаешь, пора вам кончать с вашей теорией об особом немецком пути к социализму. Политическая линия вскоре изменится.

Я засмеялся.

— Миша, я ценю твой ум и положение, но политическую линию я все же знаю лучше тебя. Все‑таки я работаю в Центральном секретариате и пишу брошюры для политзанятий. Они обязательны для всех рядовых членов партии и ответственных работников.

Миша закурил.

— Есть инстанции повыше вашего Центрального секретариата, — сказал он, иронически улыбаясь. Он, очевидно, с удовольствием произносил «ваш» Центральный секретариат.

— Но, Миша, тезис об особом немецком пути к социализму особо подчеркивается во всех основных документах СЕПГ.

Упоминание основных документов СЕПГ не произвело на Мишу ни малейшего впечатления.

— Значит, их надо переделать.

Я с ужасом посмотрел на него.

— Вольфганг, я же не говорю, что это будет завтра. Я только хотел своевременно указать тебе на некоторые перемены. Мы недавно об этом говорили с Тюльпановым. Он сказал, — конечно, в узком кругу, — что с теорией об особом немецком пути пора покончить. Я бы на твоем месте поменьше об этом писал и говорил, тогда тебе будет легче во время предстоящей перестройки.

Он говорил об этом между прочим, не подозревая, что с отказом от этого тезиса рушились мои большие надежды. Для него же это было, очевидно, только средством для достижения цели. Кого напоминал он мне? Теперь я вспомнил: Миша был человеком такого же типа, как высший советский политофицер, который говорил в таком же небрежном тоне об исходе выборов 20 октября. Он был типом очень умного, спокойного ответственного работника, который глядел как бы со стороны на всё то, что другие товарищи принимали всерьез, за что они боролись, чем воодушевлялись, и считал это только большой шахматной партией. Миша был немцем, но национальность в этом деле не играет никакой роли. У него был тот же тон, те же движения, когда он закуривал, та же насмешливая улыбка в ответ на серьезность, с которой они проповедовали новые лозунги и директивы, как у советского политофицера, у которого я был в октябре 1946 года.

«Закулисных партийных работников» ничто, казалось, не могло вывести из равновесия. Они ограничивались тем, что разрабатывали новые тактические шаги и давали указания руководящим ответственным работникам, которые затем громогласно проповедовали на многолюдных митингах, старались воодушевить массы и писали восторженные передовицы.

Через несколько дней должен: был начаться II съезд. Если Миша окажется правым, то на партсъезде должны были бы меньше говорить об особом немецком пути к социализму и гораздо больше о связи с Советским Союзом.

Полный ожидания сидел я 20 сентября 1947 года в здании немецкой Государственной оперы. II партсъезд СЕПГ открылся под торжественные звуки бетховенского «Weihe des Hauses» («Освящение дома»). С напряжением ожидал я речей руководителей партии. Вильгельм Пик должен был говорить о политическом положении, Эрих В. Гниффке должен был сделать отчетный доклад, Отто Гротеволь должен был выступить с речью о проблемах единства Германии, Вальтер Ульбрихт — об экономическом и государственном восстановлении советской оккупационной зоны.

За пять дней партсъезда тезис об особом пути к социализму, хотя и не был официально отвергнут, но в постоянном подчеркивании «выдающихся достижений Советского Союза» я увидел тенденцию, которая меня обеспокоила и оправдать которую мне было все труднее и труднее. Во вступительном слове Макс Фехнер еще пытался найти синтез между сотрудничеством с Советским Союзом и самостоятельной политикой: