Революция отвергает своих детей

— Такой возможности нет.

— Но, что ты думаешь сам по этому поводу?

Он глубоко вздохнул, и его вздох прозвучал почти как сгон. Тихо, чуть запинаясь, он произнес:

— Они на нас не обращают внимания.

Под «они» подразумевалось советское руководство. Но даже при разговоре с глазу на глаз победила самодисциплина, внушаемая каждому партийному работнику как на партийных курсах, так и во время всей многолетней партийной работы:

— Лучше не будем об этом говорить.

Однако, через четверть часа мы снова подошли к «скользкой теме»: к поведению солдат советской оккупационной армии и к запрету для СЕПГ высказываться по этому вопросу. Я сделал новую попытку:

— Я все это могу прекрасно понять. При каждой оккупации могут произойти такие случаи, особенно если принять во внимание теперешний состав советской оккупационной армии в Германии. Лучшие кадры погибли в 1941 году, большинство солдат теперь набрано из отдаленных деревень. Их еще не успели воспитать. Но все же об этих вещах можно было бы говорить откровенно. Я хочу одного: чтобы партия могла говорить об этом свободно и открыто, чтобы она пыталась это объяснить, чтобы она от этого отмежевалась и тем самым не допустила бы сильного падения нашего авторитета. Если мы об этом не будем говорить, заговорят другие и используют инциденты для всеобщей националистической травли.

Мой собеседник кивал головой и, по–видимому, соглашался с моими доводами. Однако он молчал.

— Вы же за последние полтора года много раз бывали в Москве. Неужели не было сделано даже попытки поднять там этот вопрос?

— Мы сделали одну попытку — у Сталина. И он снова замолчал. Но я не сдавался.

— И что же получилось?

— Сталин ответил русской пословицей, что в каждом стаде есть паршивая овца. Больше он ничего не сказал. Но когда один из нас начал говорить об этих вещах в более серьезном тоне и указал на возможные последствия — Сталин его прервал, сказав: «Я не допущу, чтобы марали честь Красной армии».

На этом разговор окончился.

Других щекотливых тем я не подымал, — но в это воскресенье в сентябре 1947 года я понял, насколько крепко мы прикованы к Советскому Союзу.

ВЫСШАЯ ПАРТИЙНАЯ ШКОЛА ИМЕНИ КАРЛА МАРКСА

В сталинском аппарате обычно принято, чтобы партийный работник через каждые полтора–три года получал от партийного руководства новое назначение.

В течение двух лет я без перерыва готовил учебный материал для партии и читал доклады в Высшей партийной школе, в краевых школах СЕПГ и в Центральной школе ССНМ (в бывшей вилле Геббельса на берегу Богензее). Когда меня, в сентябре 1947 года, вызвали к себе мой непосредственный начальник Антон Аккерман и тогдашний начальник отдела кадров Франц Далем, я сразу подумал, что мне дадут новое партзадание. Оба сказали почти одно и то же:

— Партия считает необходимым расширить работу Высшей партийной школы имени Карла Маркса. В связи с этим поступило предложение командировать тебя на два года для усиления преподавательского состава нашей Высшей партшколы. Факультет ты можешь выбрать по собственному желанию. Согласен?

— Согласен.

Предложение меня обрадовало. Теперь, думал я, мне не нужно будет пропагандировать решения и мероприятия СЕПГ, теперь у меня будет возможность спокойно заняться теоретическими вопросами и отойти от политики сегодняшнего дня.

Высшая партийная школа находилась тогда в Либенвальде, приблизительно в 35 километрах на северо–восток от Берлина. Расположение зданий внешним видом чем‑то напоминало мне школу Коминтерна в Кушнаренкове. Меня принял Рудольф Линдау, тогдашний директор Высшей партшколы. Я познакомился с ним в Москве, но тогда он носил имя «Пауль Гретц». Он был из числа немногих выживших ветеранов; в 1916 году он был членом оргбюро Союза «Спартак» и был членом компартии Германии со дня ее основания. В советской эмиграции он занимался, главным образом, подготовкой издания истории компартии Германии.

Рудольф Линдау принял меня по–дружески и посвятил в работу партшколы:

— До сих пор мы проводили шестимесячные курсы; теперь начнем первые двухгодичные курсы. Но и шестимесячные курсы — правда, с несколько измененным профилем — будут продолжаться.

— Что‑то вроде сокращенных двухлетних курсов?

— Нет, есть существенная разница: на двухгодичных курсах мы хотим из молодых, способных товарищей, пришедших к нам после 1945 года и окончивших районные и краевые партшколы создать теоретически подкованных, ответственных партработников. Шестимесячные же курсы, в первую очередь, задуманы для товарищей с партийным стажем, занимавших посты в КПГ и СДПГ до 1933 года. Мы хотим познакомить их с новыми политическими задачами и улучшить их теоретическую подготовку. Особое внимание мы уделяем товарищам из Западной Германии.

— Из Западной Германии?..