Революция отвергает своих детей

Тогда мне было еще неясно, что это означает. Лишь позднее я начал ощущать, что я был освобожден от всех тягостных затруднений и превратностей, которые мне до того приходилось переживать. Мне уже не нужно было ночевать на вокзалах, не нужно было бороться за право прописки, не нужно было бегать по учреждениям и терпеть голод. Но одновременно мне суждено было понять, что жизнь партаппаратчика имела и свои теневые стороны — эта жизнь означала постоянный контроль и самоконтроль, по сравнению с которым моя прежняя жизнь — жизнь рядового человека в Советском Союзе, могла почитаться почти свободной.

Поезд из Караганды уходил поздно вечером. Мы снова ехали через пустыни Казахстана, которые мне суждено было видеть в последний раз. Мы ехали на север до Петропавловска и оттуда на запад до Уфы. Это был тот же путь, который я проделал в ноябре 1941 года под охраной в качестве принудительного переселенца. Теперь поезд шел в противоположном направлении. Для меня это было больше, чем географический поворот. Мы ехали в Уфу. В Уфе находился Коминтерн.

ГЛАВА V В ШКОЛЕ КОМИНТЕРНА

В 1941 году осенью Коминтерн был эвакуирован из Москвы в Уфу. Уфа, столица Башкирской АССР, расположенная в 1200 км от Москвы, не принадлежала к тем главным городам, куда шел поток эвакуации. Правительственные инстанции и дипломатические миссии нашли себе убежище на Волге — в Куйбышеве. Значительная часть промышленных предприятий была эвакуирована из западных областей России в Новосибирск и Челябинск; таким образом, эти города во время войны являлись основными промышленными центрами. Важнейшие научные архивы, самые ценные картины и музейные экспонаты в начале войны были перевезены в Томск. Алма–Ата и Ташкент в военные годы были центрами эвакуированных работников искусства и науки. Уфа расположена несколько в стороне и, быть может, как раз по этой причине туда и направился Коминтерн.

В первые месяцы войны, когда немецкие армии продвинулись до Ленинграда и Москвы и заняли большую часть Украины, Коминтерн в сильной степени утратил свое значение.

В начале 1942 года это положение изменилось.

Немецкая армия была отбита от Москвы и застряла под Ленинградом. Это дало Советскому Союзу возможность передохнуть и использовать эту передышку не только для формирования новых воинских частей, но и для наступления в политическом плане.

Большую роль играла политработа, проводившаяся в лагерях военнопленных. Уже с конца 1941 года проводились совещания с теми военнопленными, которые — большей частью по искреннему убеждению, а иногда и из оппортунистических соображений — готовы были подписать воззвания и декларации, направленные против Гитлера[4].

Политработой в лагерях военнопленных руководили большей частью работники Коминтерна. Таким образом Коминтерн отнюдь не был отставлен с начала войны, как нечто бесполезное, но, наоборот, с начала 1942 года получил новые задания.

Многие эмигранты, еще осенью 1941 года насильственно переселенные как «ненадежные иностранцы», были теперь снова привлечены к политической работе.

Когда я приехал в 1942 году в Уфу, вся эта картина мне еще не была вполне ясна. Город выглядел так же, как и другие города Советского Союза в военные годы; переполненные вокзалы, толпы изнуренных, изголодавшихся, несчастных беженцев.

УФА — ГОРОД КОМИНТЕРНА

К внутреннему карману моего пиджака была приколота английской булавкой, чтобы не потерять, маленькая бумажка, от которой теперь все зависело. На этом клочке бумаги стоял адрес Центрального комитета МОПР — инстанции, в которую я должен был обратиться.

Приблизительно через полчаса я нашел здание с вывеской: «Центральный комитет МОПР».

Секретарша смерила меня недоверчивым взглядом. После годичного пребывания в Казахстане мой вид, очевидно не внушал особого доверия.

— Я приехал по вызову, из Караганды. Я должен явиться к товарищу председателю.

Секретарша сразу стала любезнее. Как видно, я был уже не первым человеком, вызванным неожиданно из Караганды или Сибири.

— Пожалуйста немножко подождите, товарищ.

Через полчаса я был принят председателем Центрального комитета МОПР.

На столе перед ним лежали какие‑то бумаги, вероятно, мое личное дело и характеристики.

Председатель ЦК МОПР смотрел то на меня, то на лежащие перед ним бумаги, которые — я знал это — содержали обо мне точные данные. Несмотря на это, я должен был отвечать на обычные вопросы: фамилия, место рождения, дата прибытия в Советский Союз, принадлежность к комсомолу, образование.

— Как вам, в сущности говоря, жилось в Казахстане? — спросил он вдруг.

Я ответил без промедления:

— Очень хорошо. Первые недели было немного трудновато, но начиная с ноября я уже учился. Вообще в Караганде было очень интересно, я там научился многому.

Я говорил правду. Я приучился замечать в Советском Союзе все хорошее и забывать обо всем плохом. Это как бы вошло в плоть и кровь. Таким образом жизнь в Караганде осталась у меня в памяти, как приятная и интересная жизнь.

Казалось, мой ответ ему понравился. И уже дружески он заметил: