Революционные народники. Книга для учащихся старших классов

Когда же в каморке столяров Зимнего дворца скопилось более 32 кг динамита, Исполнительный Комитет приказал – взрывать! Прошло еще несколько дней, а Халтурин все не мог выполнить приказ. «Нельзя было…», «Не удалось…» – ронял он на ходу встречавшему его ежедневно Желябову. Наконец 5 февраля 1880 г., подойдя к Андрею Ивановичу вплотную, Халтурин буднично сказал: «Готово…» Почти одновременно с его словами грохнуло, зазвенели вылетевшие из окон стекла, погасли все огни Зимнего дворца. Смотреть дальше было опасно, и Желябов увел Халтурина на конспиративную квартиру.

Подробности происшедшего во дворце народовольцы узнали из газет. 5 февраля в 18.30 у его величества «имел быть парадный обед» в честь приезда в Санкт-Петербург великого герцога, принца Александра Гессенского. Вновь подвела железная дорога – поезд принца опоздал на полчаса, и эти 30 минут спасли жизнь российского императора. Взрыв в столовой раздался в тот момент, когда «высочество» и «величество» встретились в Малой маршальской зале. Взрывом было убито 10 человек охраны и прислуги и 53 человека ранено.

«Только во время уже разгоревшегося вооруженного восстания, – писал чиновник Плансон, – бывает такая паника, какая овладела всеми… По всей России все замолкли: в клубах, гостиницах, на улицах и на базарах… И как в провинции, так и в Петербурге все ждали чего-то неизвестного, но ужасного. Никто не был уверен в завтрашнем дне».

Главным паникером стал сам Александр II, посадивший себя под двухнедельный домашний арест, никуда не выходивший из дворца с 5 по 19 февраля. (Император даже не побывал на благодарственном молебне в Казанском соборе.)

Газеты «зарычали» на обывателя страшными словами: «инсуррекция» (восстание), «экспроприация»; разразилась паника на бирже – владельцы капиталов переводили их за границу. То ли поддавшись панике, то ли стремясь предупредить недоразумение с подписчиками, респектабельные, по-английски уравновешенные корреспонденты лондонской «Таймс» обратились к ним из Петербурга.

«Мы предупреждены, – писали они, – что 2 марта предположено взорвать три главные улицы Петербурга. Если такой дьявольский план будет выполнен, ваш корреспондент и один из его коллег, которые имеют счастье жить на упомянутых улицах, не будут иметь удовольствия сообщать вам больше сведения о русских делах на этом свете».

Теперь в полной мере проявилась вторая сторона кризиса «верхов» – попытки царизма встать на путь уступок, реформ, т.е. началось то, что один из весьма осведомленных очевидцев событий назвал «административными прыжками в разные стороны».

Напуганный взрывом Александр II сколотил очередную комиссию, на этот раз – «Верховную распорядительную комиссию по охранению государственного порядка и общественного спокойствия». Во главе ее был поставлен граф М.Т. Лорис-Меликов. На счету этого 55-летнего генерала были битвы, выигранные у турок на Кавказе и у чумы в Поволжье. Он не положил в карман, как было принято, а возвратил в казну неизрасходованные средства, отпущенные на борьбу с чумой. (При дворе этот жест вызвал легкий шок, Лорис-Меликова сочли оригиналом и чудаком.) Суть политики нового «спасителя» заключалась в том, чтобы организовать комбинированный поход против революционеров: душить их репрессиями и, заигрывая с «остальным обществом», изолировать революционное движение.

Впрочем, и правительство, и Лорис-Меликов вначале вынуждены были пойти на ряд более или менее значительных уступок. Российское общество с радостью восприняло отставку реакционнейшего министра народного просвещения Д. Толстого. Желая знать положение на местах, диктатор назначил сенатские ревизии в ряде губерний. Были несколько расширены права земств, смягчен цензурный режим. Наконец, составлен проект создания при самодержце законодательного органа[45].

Однако, насколько бы ни был лично честен и искренен в своих попытках улучшить внутреннее положение империи М.Т. Лорис-Меликов, объективно его деятельность выглядела попыткой обмануть общественное мнение. Попыткой привлечь его на сторону правительства, не собирающегося изменять коренные устои жизни России.

М.Е. Салтыков-Щедрин, близко знавший графа, создал в романе «Благонамеренные речи» фигуру государственного деятеля Тебенькова, цинично рассуждавшего: