Революционный террор в России, 1894—1917

Среди рядовых террористов тоже мало кто был склонен к принятию социал-революционной идеологии. Убежденный анархист Федор Назаров, например, был одно время членом Боевой организации эсеров, которая, по его мнению, не разделяла программу партии. Среди боевиков была и специалист по изготовлению бомб Дора Бриллиант, которая не интересовалась программными вопросами и для которой террор олицетворял саму революцию. Борис Моисеенко был человеком независимых и оригинальных взглядов, а с точки зрения партии – еретиком. Он не придавал большого значения мирной работе и относился к конференциям, собраниям и съездам с плохо скрываемым презрением. Он верил только в террор. Абрам Гоц объявлял себя последователем Канта, а Мария Беневская была христианкой и никогда не расставалась с Евангелием[24]. Иван Каляев, прозванный товарищами Поэтом, сочинял молитвы в стихах, прославляя Всевышнего, а Егор Сазонов объяснял родителям в письме из тюрьмы: «Мои революционные социалистические верования слились воедино с моей религией… Я считаю, что мы, социалисты, продолжаем дело Христа, который проповедовал братскую любовь между людьми… и умер как политический преступник за людей… Требования Христа ясные. Кто их исполняет? Мы, социалисты, хотим исполнить их, хотим, чтобы царство Христово наступило на земле… Когда я слышал, как мой учитель говорил: «Возьми свой крест и иди за мной»… Не мог я отказаться от своего креста»[25].

Таким образом, теплая, почти родственная атмосфера и солидарность внутри Боевой организации основывались не на общепринятой идеологической догме, а, как нам кажется, на потребности нонконформистов, взбунтовавшихся против норм и правил своего окружения, выработать в тесном и близком кругу свое психологическое самосознание во времена социальных потрясений. Сплоченность этого круга усиливалась за счет внешних опасностей, которые затушевывали внутренние разногласия перед лицом общего врага, в условиях строгой изоляции и конспирации, когда всем членам была суждена общая судьба, в обстановке постоянной угрозы преследований. Следствием этого в Боевой организации была тенденция боевиков растворять собственную индивидуальность в «коллективном разуме» группы[26].

Итак, понятно, почему террористы были не очень склонны выполнять приказы гражданских эсеровских лидеров и почему даже на ранних стадиях партийный контроль над боевиками был слабым. К тому же Боевая организация сама распоряжалась своими денежными фондами, специально собираемыми на нужды террористов, и это тоже способствовало независимому от партии положению боевиков[27]. Боевая организация готовила и осуществляла техническую сторону терактов без обсуждения с Центральным комитетом, что объяснялось стремлением сохранить конспирацию и тем обезопасить террористов, а также тем, что боевики считали подобные вопросы находящимися в компетенции только тех лиц, которые сами принимают участие в террористической деятельности. Боевая организация постоянно стремилась сделать выбор жертв и время проведения теракта своей прерогативой, несмотря на пункт в уставе партии о том, что такие вопросы решаются только центральным руководством[28].

Уже террористический дебют Боевой организации – убийство министра внутренних дел Сипягина 2 апреля 1902 года в С.-Петербурге – продемонстрировал не только пренебрежение террористов к теоретическому положению о том, что террор должен быть лишь одним из средств Партии эсеров революционизировать массы, но и отчуждение боевиков от самой партии. Степан Балмашев действовал, как типичный террорист-одиночка: одетый в мундир адъютанта, он бравым шагом вошел в Мариинский дворец и, вручая министру пакет с вынесенным ему смертным приговором, выстрелил два раза в упор[29]. Интересно отметить, что Центральный комитет ПСР взял на себя ответственность за действия Боевой организации лишь постфактум и открыто признал БО частью партии только после ее первого успеха[30].

Этой первой победой началась террористическая кампания эсеров, и 29 июля того же года столяр Фома Качура (Качуренко) стрелял в выходившего из театра харьковского губернатора князя И.М. Оболенского пулями, отравленными стрихнином. Террорист не попал в князя, но ранил начальника городской полиции, находившегося рядом[31]. В следующие месяцы полиции удалось арестовать несколько человек, близких, к Боевой организации, среди них был и соратник Гершуни Михаил Мельников; но 6 мая 1903 года эсер Егор Дулебов стрелял в уфимского губернатора Н.М.Богдановича, и на этот раз Боевой организации повезло больше: еще один представитель реакции был уничтожен, а убийцы сумели скрыться. Руководители ПСР не стали связывать этот акт с борьбой трудящихся масс и в своих заявлениях говорили только о мести за правительственные репрессии и о запугивании угнетателей[32]. Что же касается народа, то эсеры выразили надежду на то, что героические подвиги, совершаемые в атмосфере официальных преследований, скоро разбудят трудящихся и объединят их в одно могучее движение.