Резервисты

Мы дружно передернули затворы и поехали. Поездка прошла без приключений. Приближаясь к базе цадальников, мы проехали через позиции их артиллерии. Пушки «М-46» стояли в капонирах, похожие на динозавров, уставив в небо длиннющие стволы, увенчанные набалдашниками дульных тормозов.

Пока мы ходили за сигаретами, Киса не терял времени даром. Подойдя к машине, нагруженные куревом, мы увидели, что он осторожно ставит в багажник зеленые снарядные ящики.

— Что это? — спросил Мишаня, заглядывая в багажник.

— Мины… — нехотя пробурчал Сашок себе под нос.

— Ты чего, Киса, охренел?! Зачем тебе мины?! Своих мало?

— Эти игольчатые… — пробубнил Сашок.

Оказалось, что он решил попробовать пострелять игольчатыми минами (флашет-мины вместо осколков разбрасывают сотни иголок). Для этого он выменял три яшика мин, которые собирался везти в багажнике. Уговаривать нас пришлось минут двадцать, ведь сдетонируй они, небо нам бы показалось с овчинку. Но все обошлось, и Сашок, очень довольный, пообещал выставить бутылку, когда приедем домой.

Когда мы вернулись, оказалось, что на базе случился аврал. Прорвало водопровод, несколько комнат в бункере затопило, в том числе одно из помещений в оружейке.

Нас сразу же припахали перетаскивать боеприпасы. Мы с Габассо носили ящики с выстрелами для «РПГ». Один из ящиков совсем прогнил, пришлось выложить его содержимое. К стенке пустого ящика приклеилась выцветшая бумажка. На ней можно было различить расплывшуюся фиолетовую печать и подпись: упаковщица Петрова, 1982 г.

«Вот такой привет из СССР», — подумал я.

Вечером озверевшие командиры провели с нами разъяснительную беседу. Накануне двух пацанов-танкистов поймали за игрой в «Ицика». Это игра в «русскую рулетку», только вместо револьвера используют автоматическую винтовку. После принятия на вооружение «М-16» она прочно прижилась в боевых подразделениях ЦАХАЛя. «Играют» в нее так: в «М-16» вставляется легко ходящий магазин, затвор клинится в заднем положении, затем одновременно нажимаются задвижка, освобождающая затвор, и кнопка, фиксирующая магазин. При этом винтовка держится на весу, так, чтоб магазин мог спокойно выскользнуть. Освобожденный затвор скользит вперед, магазин выпадает. Затем винтовка наводится на желаемую часть тела, а курок спускается. Смысл заключается в том, успел затвор дослать патрон в ствол или не успел.

Сейчас я понимаю, что это, мягко говоря, глупость, но тогда, в девятнадцать лет, я не видел в «Ицике» ничего предосудительного.

Армия старалась изжить эту игру всеми способами. Нас каждый раз пугали страшными карами, но всегда находился умник, бросавший: «Вам что, слабо?!» А другой умник доказывал, как ему «не слабо». Теперь горе-танкистов ждал суровый суд и вонючая камера «Келе арба» — четвертой армейской тюрьмы, где отбывали наказания за подобные провинности.

Наконец-то мы возвращаемся домой. Колонна ползет, извиваясь по дороге в сторону израильской границы. Самые опасные участки мы уже проехали — в бронированном брюхе «Сафари» царит расслабон. В машине почти все русские. Мы развалились на баулах и орем песню, Киса-Сашок подыгрывает на гитаре:

За рекой, где мой дом,
Соловьи заливаются звонко.
Зеленеют луга
И деревья на той стороне.

«Хадаль лашир! Иштагатэм?! Ма корэ лахем?» (Прекратить пение, с ума посходили, что с вами происходит? — ивр.) — надрывается рация. Но мы не слышим, мы орем эту песню, которую пели еще советские солдаты в Афгане, и балдеем от того, что мы целы и что едем домой!

Над нами проносится звено «Апачей», глуша ревом двигателей последний куплет, из рации сыплются угрозы, мы продолжаем орать песню Розенбаума:

Под рукой теплый руль,
А педали и ствол под ногами,
И под боком страна,
Мне плюющая пулей в лицо.