Резидент галактики

Поклонившись публике, девушка сошла с эстрады и направилась за кулисы с гордо поднятой головой, принимая поздравления и комплименты. При виде смелости и независимости, с которыми она держалась, Низамов просто расстроился. Ай да уборщица! Стоит полуодетая перед такими людьми и не робеет, не глядит раболепно, не тупит глаз, а разговаривает до неприличия громким и смелым голосом. Больше всего его в ней бесила эта возмутительная самоуверенность, с которой она принимала все сыпавшиеся на нее блага, – так, словно она оказывает ему честь, живя в его роскошной квартире… Будто она милостиво разрешила ему любить себя, а не продаваться за суммы, которых хватило бы на пятерых девиц ее пошиба. Вспоминая о деньгах, Низамов скрипит зубами… Он потрясающе скуп по натуре. И один бог ведает, каких усилий стоит ему ежемесячно наступать на глотку собственной жадности и «отстегивать» от круглой суммы своих прибылей дань для тех, кто стоит над ним, от чьего милостивого неведения зависит благополучие и самого Низамова, и его друзей клубменов.

Глядя вслед девушке, клубмены с восхищением цокают языками. Ничего не скажешь, хороша ягодка, задешево такую не купишь.

– Исик-джан! – воскликнул шалопай Гришка. – Уступи девочку!

– Пошел к черту, – сквозь зубы процедил Низамов.

– Нет, ну право же! – рассмеялся Гришка, скаля гнилые зубы. – Ну погляди на себя и на нее. Где там зеркало? Обхохочешься же. Я же Лалку знаю. Ей на деньги плевать. Она хочет кайфа. Причем кайф она понимает по-своему, не то, чтобы наколоться и балдеть. Ей нужны вечерние туалеты, чтобы в них выйти в свет, чтобы на нее все таращились. А ты ее куда-нибудь вывозишь? И правильно делаешь. Глупо это в наши дни, да и куда ты ее сведешь? Вот и начнет она стрелять газами. Да уже и стреляет.

– Послушай, отвяжись, а? Отвяжись! – воскликнул Низамов.

– Странный человек, – пожал плечами Гришка. – Я ему деньги предлагаю, а он…

– Во сколько же ты ее ценишь? – с деланной небрежностью осведомился Низамов, заметив шевеление занавески.

– Ну, не будем мелочны… – Гришка на мгновение задумался. – Для начала, скажем, троячок.

Секретарь, уже изрядно подвыпивший, захихикал:

– Делайте ваши ставки, господа! Три тысячи – раз! Три тысячи…

Хлебник дернул его за полу пиджака.

– А что? – удивился тот. – Сейчас ведь аукционы в моде.

Получив чувствительный удар под ребро, он осекся и взглянул на Лалу, которая приближалась к ним с чарующей улыбкой, Она была неотразима в изысканном шифоновом платье, которое со времени первой глажки (мы описали ее в начале нашей повести) Лала особенно полюбила. Оно будто окутывало стройную девичью фигуру зыбким облачком, сквозь которое особенно манящим казалось ее молочно-белое тело.

Присев неподалеку от своего директора, Лала закинула ногу на ногу, закурила и оглядела мужчин смелым и ироничным взором.

«Ах вы, сволочи, – думала она, не спеша затягиваясь ментоловым «моритцем», – сволочи вы конопатые, погибели на вас нет»!

Мы вряд ли объясним, откуда явился этот странный эпитет «конопатые», как, впрочем, и другие непечатные словечки, которыми Лала мысленно награждала компанию дельцов. Чувствовала она себя здесь препаршиво, будто оказалась в свинарнике рядом с жирными смердящими боровами, да и не рядом, а в самой кормушке, куда они тычутся своими раскормленными мордами. И ощутила невыразимое желание столкнуть их, стравить, посмотреть, до чего они докатятся в своей жадности и наглости.

– Так чего же вы замолчали? – невозмутимо спросила она. – Что я, больше трешки уже не стою? Делайте вашу игру! Кто больше? Три куска – раз, три куска – два…

– Пескарь! – воскликнул Гришка Калбас. – Я в смысле пятьсот тысяч.

– Ну ладно, хватит! – оборвал его Низамов. Надоело.

– Зачем же? Она ведь сама захотела.

Низамов испытывающе взглянул на Лалу. На губах ее играла улыбка. И взгляд Низамова из насмешливо-небрежного превратился в озлобленный. И читалось в нем:

«Вот какова цена твоей любви, дешевая ты тварь». «В крайнем случае перекуплю», – подумал Низамов и объявил:

– Пескарь – раз!

– Восемьсот тысяч!.. Десять!.. – послышались голоса.

– Двенадцать! – заявил рыбник, сложив руки на груди. Он был уверен, что большей суммы никто за женщину не предложит.

– Пятнадцать! – добродушно заявил Низамов. – Средства от аукциона пойдут в фонд восстановления народного хозяйства!

Эта шутка развеселила окружающих. Посыпались предложения:

– В фонд мира!.. В фонд культуры!..

– В фонд моего приданного! – воскликнула Лала.

– Пятнарик – раз! Пятнарик – два! – восклицал секретарь, размахивая подносом и вилкой.

– Миллиард… – прозвучал негромкий голос. Все взоры немедленно обратились на почтенного благообразного Мирза-агу, с невинным видом сидевшего поодаль.

– Т-ты что с-сказал? – заикаясь, спросил Низамов.

– Миллион, – невозмутимо ответствовал старец.

– Миллион – раз…

– Ну хватит, кончили! – поднялся Низамов.

– Зачем – кончили? – удивленно спросил Мирза-ага. – Вы играли, я вам не мешал. Теперь моя игра. Кто может – пускай перекупит.