Резиденция. Тайная жизнь Белого дома

Джонсон видел в Зефир Райт своего рода референтную группу для своих усилий по части обеспечения расового равноправия. В период своего вице-президентства он интересовался, что она думает о Мартине Лютере Кинге. Уже на президентском посту он сообщил ей о том, что назначил членом Верховного суда Тергуда Маршалла – первого афроамериканца в этой роли. Джонсона постоянно беспокоило, что афроамериканцы могут недооценивать реформы, которые он проводит ради их блага, и время от времени он жаловался на это Райт: «Не понимаю, как они могут не замечать, что я стараюсь для них делать». После его смерти поговаривали о том, что Джонсон пользовался словом «ниггер» даже во время своей борьбы за принятие законов о расовом равноправии. Один из соратников Джонсона рассказывал мне, что президент действительно позволял себе оскорбительные расистские выпады по адресу некоторых негритянских активистов, требовавших более решительных реформ. «Они действительно были на редкость скандальными и сильно осложняли ситуацию», – сказал этот соратник. Некоторым было недостаточно постепенных перемен.

Одним из частых гостей Джонсона в Белом доме был сенатор от штата Джорджия Ричард Расселл. Во времена начала сенатской карьеры Джонсона он был одним из его наставников, но в то же время являлся видным противником движения за гражданские права. Сначала он был для Зефир Райт просто одним из гостей. «Это был очень приятный в личном общении человек», – говорит она. Но по мере того как борьба за гражданские права охватывала все более широкие слои общества, она узнавала Рассела все лучше и лучше. «Почитав и послушав то, что он делает и о чем говорит в Конгрессе, я стала относиться к нему иначе». Но она никогда не выставляла свое отношение напоказ. «Думала так: «Вот она я – работаю на Линдона Джонсона. Это его друзья. А раз так, то я обязана принимать их такими, какие они есть. И ничего другого мне не дано».

Многие из ближайших сотрудников Джонсона даже не догадывались, что вечером 31 марта 1968 года он объявит о своем решении не бороться за переизбрание на предстоящих президентских выборах. Личный секретарь Бесс Абелл узнала об этом, включив телевизор. Райт тоже была у себя дома и расплакалась, узнав, что ее босс собирается покинуть Белый дом. Она понимала, что это означает конец ее работы на Джонсонов: Вашингтон стал для нее родным и уезжать из него она не хотела.

Райт очень уважала Джонсона как за его расовые реформы, так и за яростные усилия, с которыми он продавливал их в Конгрессе. «Он ведь всегда был такой боевой», – говорит она. Райт признает, что политика «была всей его жизнью», и убеждена, что он оставил ее, поскольку понял, что на величайших достижениях его президентства всегда будет лежать зловещая тень вьетнамской войны.

Огорчение Джонсона не было тайной для работников резиденции. Однажды Трафс Брайант вошел в помещение, как раз когда Джонсон ругался по поводу вьетнамской войны: «Меня просто прикончили. Единственная разница между убийством Кеннеди и моим собственным в том, что я все еще жив и способен все это чувствовать».

Райт показалось, что Джонсон был рад своему решению покинуть Вашингтон.

– Наконец-то мы отправимся на родину. Поедешь с нами? – спросил он Райт на следующий день после своего заявления.

– Да нет, я здесь останусь, – ответила она.

Джонсон был потрясен.

– Без тебя все будет не так, – печально сказал он.

Райт тоже была опечалена, и ей казалось, что своим решением президент в определенном смысле бросает ее на произвол судьбы. «Для меня это было как всю семью похоронить. Но вот так уж он решил поступить».

Вернувшись на свое техасское ранчо Стоунволл, Джонсон перенес острый инфаркт, после чего впал в депрессию. Дочь Люси позвонила, чтобы справиться, чем она может помочь. «Да чем ты мне поможешь? Мне просто не хватает кое-каких моих привычных мелочей». Он особенно скучал по заварному крему, который готовили ему мать и Зефир.

– Ну, здесь-то я могла бы помочь, – предложила дочь.

– Да ну, куда тебе. Твоя мама готовить не умеет. Моя мама умерла. А Зефир возгордилась и бросила меня, – грустно пожаловался Джонсон.

– Зефир возгордилась и бросила тебя? – изумленно повторила в трубку Люси. Это выглядело явным абсурдом: ее отец, поборник равноправия, злится на Райт за то, что она решила следовать за своей мечтой и остаться там, где ей живется лучше. – Ты же собственные жилы рвал, чтобы у нее стало больше возможностей. А потом ты уезжаешь из Вашингтона, а она решает остаться, потому что и местных людей она знает лучше, и возможностей в столичном городе у нее куда больше, чем в Техасе.

Отец согласился с тем, что проявил эгоизм, но сказал, что все равно скучает по ее крему и прочей разной вкуснятине. Люси вызвалась помочь.

– Пап, Зефир же мне говорила – или проваливай с моей кухни, или учись готовить. Так что ты хочешь из того, что она тебе обычно готовила? Я ведь тоже могу это готовить и завозить тебе хоть каждый день по дороге из Остина.