Резиновое солнышко, пластмассовые тучки

— Вставай, блядь! — крикнула она громче. — Оторвался вчера, да? Лишился невинности!

Горик не открывая глаз, проговорил что-то на незнакомом языке и перевернулся на другой бок.

Пистолет оказался заряженным. Юля обмоталась покрывалом и выстрелила в потолок.

Горик вскочил моментально:

— А? Что? Кто? Зачем стреляешь?

— Тебе пора.

— Как пора? Куда пора?

— Домой.

Он протер глаза и зевнул. Потом долго смотрел на Юлю — в покрывале и с пистолетом. Та спокойно выдерживала взгляд.

— У меня нет дома, — сказал наконец Горик. — Я думал здесь мой дом.

— Нет. Здесь мой дом. А тебе пора.

— Куда же я пойду?

— Куда хочешь. Мне надо побыть одной и подумать.

Горик встал с кровати. Он стоял перед ней голый и растерянно хлопал глазами. У него был вопросительный вид — выражение лица, опущенные плечи, нерешительные движения, даже его небольшой темный член — все выражало вопрос. Потом он как будто что-то понял, улыбнулся, сделал два шага к ней и попытался обнять.

— Юля, маленькая… — начал он нежно.

Юля подняла пистолет и преградила ему дорогу. Горик посмотрел в дуло.

— Уходи, — приказала она. — Одевайся и уходи. Завтра мне позвонишь.

— А обнять тебя нельзя? — спросил он совсем другим голосом.

— Нет.

Горик одевался молча. Резко натягивал штаны, путался в свитере, искал носки. У него было каменное лицо.

— Вчера ты назвала меня Димой, — сказал он наконец.

Юля напряглась и сглотнула.

— Почему же ты не с ним?

— Я сама по себе.

— Ну конечно. Ты сильная. Тебе никто не нужен. Только ты не одна такая. Таких много. Я всю жизнь вижу людей, которым никто не нужен. Не думай, что ты особенная.

Юля молчала. Горик нашел один ботинок, обул. Поискал второй.

— Я ищу человека, которому кто-то нужен, — сказал он, выпрямившись. — Один раз я нашел, но он умер. И я думал, что опять нашел, но ошибся.

Он заметил пачку сигарет, вытянул оттуда четыре сигареты и спрятал себе в карман. Подошел к ней. Посмотрел ей в глаза. Она смотрела в пол.

— Спроси у этого Димы, он готов идти с тобой до конца?

У него были большие грустные черные глаза. Он подобрал куртку, вышел в коридор, повозился с замком и хлопнул дверью.

И ей сразу стало жаль, что она его прогнала. Вдруг перехотелось оставаться одной в большом пустом мертвом доме, где было больше горя чем улыбок. Зря я так, подумала она, пусть он толстый, некрасивый, но он свой. Я могла бы ему доверять.

Она взглянула на себя в зеркало. Девочка, ребенок с пистолетом Макарова. Кошка.

Она не знала что делать. Сумасшедшая кровь сумасшедших родителей кипела в жилах и толкала на сумасшедшие поступки. Ты психопатка, сказал ей Гена. А я просто иду там, где другие останавливаются. Хочу подняться на такую ступеньку, чтобы тот кто попытается заглянуть мне в глаза увидел бы только мои подошвы…

Но это были лишь слова. Они ничего не объясняли и никак не помогали. Двойник в зеркале вызывал ненависть. Она снова пожалела, что она — это она, с такими привычками, с таким характером, с такой жизнью.

Юля прицелилась в свое отражение, чуть-чуть помедлила и разрядила в зеркало остаток обоймы. Был страшный грохот и звон.

А потом вокруг стало так тихо, и так пусто как никогда еще не было, за все 13 лет ее жизни.

* * *

2. По дороге к Петровскому вокзалу на поросшей травой обочине стоит большой синий киоск — старенький, склепанный еще при Союзе. На киоске надпись — «пункт приема стеклотары». На ржавеющей двери — навесной замок. За небольшим мутным зарешеченным стеклом можно разглядеть записку для клиентов — «Буду через 10 минут». Больше снаружи ничего не видно.

Когда Горик проходил мимо, то часто останавливался и стоял перед окошком, поначалу и правда минут по десять, позже хотя бы минуту, чисто символически.

Киоск был закрыт уже три года. Горик и сам не мог сказать, что за эмоции его посещали, когда он смотрел на окошко и ожидал эти минуты.

Это были даже не эмоции, а так, что-то в чем вряд ли вообще можно разобраться.

* * *

— «Пых!» «Пых!» «Пых!» — Гена целился пистолетом в окно и понарошку стрелял по проезжающим далеко внизу автомобилям.

Юля молча депрессивно курила. После консерватории она была печальна.

Горику хотелось обнять ее, погладить по щеке, сказать что-то нежное — вдруг получится. Но он не мог даже попытаться. Рядом был Какашка и Горик его за это ненавидел.

Они стояли в огромном чердачном помещении артучилища под местами дырявым куполом крыши, смотрели в единственное здесь застекленное окно на ночной Брагом. Окно было широкое и высокое, в человеческий рост. Вид впечатлял.

Было сыро. Воняло мышами. Кругом были огромные коричневые деревянные балки, которые подпирали что-то там вверху.

— Недавно кто-то дом обстрелял, — нарушил молчание Гена.

— В Брагоме? — поинтересовался Горик.

— Угу. Недалеко от Железо-бетонного завода.

— Убил кого-то? — спросила Юля.

— Кажись, нет. Трое раненых. Один тяжело.

Это могла быть и она, подумал Горик.

— Это была я, — сказала Юля.

Гена удивился.

— Ты? Зачем?

Юля не ответила.

— В новостях сказали, сначала думали, что это бандиты, потом решили, что маньяк. Так выходит — ты маньяк.

Впервые за долгое время она улыбнулась.

— Выходит, что я маньяк.