Резиновое солнышко, пластмассовые тучки

— Удар по касательной, — определила Юля. — Тебе крупно повезло, Гена. Мог и череп снести. Надо кровь остановить. Давай сначала свалим отсюда. Сможешь сам идти?

— Смогу, — пробормотал Гена.

Он неуклюже поднялся. Кровь заливала ему лицо, стекала на одежду и пол. Выглядел он как человек, которого треснули по голове монтировкой. Она еще раз взглянула на труп. Я его убила, подумала она. По телу растекался адреналин. Мелко тряслись руки, и было трудно дышать, словно кто-то тяжелый наступил на грудь. Хотелось делать резкие движения, метаться, драться, кричать, бежать куда-то. Это было хорошее чувство похожее на ярость или ужас. Кто же это такой, подумала она про труп. Версия про сторожа была смешная: ну какой сторож кинется туда, где стреляют?

Юля вышла в коридор, парни за ней как свита.

— А если он был не один? — спросил Горик опасливо.

Юля остановилась. Обернулась. Внимательно на него посмотрела. Он ведь тоже убил. Интересно, чувствует он тоже самое. По лицу нельзя было сказать.

— Ничего не слышно, — сказала она. Они пошли дальше.

Где-то сверху все так же что-то хрипело.

* * *

Была глубокая ночь. Они сидели на металлическом заборчике возле колонки в каком-то богом забытом дворе. Вокруг — многоэтажки. Ни одно окно не светиться. Все вымерло.

Юля чувствовала усталость, ломоту в теле, головную боль и абсолютную бессмысленность всего происходящего. Отходняк.

— Я пистолет потерял, — нарушил молчание Гена. — Где-то в зале. Там мои пальчики остались.

Юле не хотелось ничего говорить, но что-то сказать было надо.

— Ну и дурак. Чем ты думал? Там и мои остались.

У Гены было вспухшее синее мокрое лицо. Кровь уже не текла, на лбу засохла темная корка.

— Меня ломом ударили, если ты не помнишь, — процедил он сквозь зубы противным голосом. — А чем ты думала, когда начинала свою сумасшедшую игру?

Горик молчал, докуривал сигарету. Юля подкурила новую от догорающего бычка.

— Ладно, — сказала она. — Это было глупо, стрелять друг в друга. Я была под кайфом…

И хотела, чтобы кто-то умер, подумала она, но не сказала.

— А когда я под чем-то, пусть даже трава или трамик, я становлюсь немного ебнутой. Примерно как ты Гена, когда у тебя ствол. Нам нужно беречь друг друга. Для самого главного. Мы должны им отомстить.

— Как же пальчики? — перебил Гена. — Нас же вычислят.

— Забудь про пальчики. Через неделю нас будет знать весь город.

Генкино лицо вытянулось, он вытаращил глаза. Даже Горик как-то сосредоточился.

— То есть как «будет знать весь город»? — спросил Гена.

— Я объясню, — сказала Юля. — Скоро в нашей школе, в актовом зале будет концерт по случаю наступающего Нового Года. Будут седьмые, восьмые, девятые классы, учителя, кто-то из родителей.

— Ну да… Я это знаю. И что?

— Так слушай дальше. Где-то в пятницу я принесу в школу сумку с оружием и патронами. Возможно, как-то удастся пронести «Калашников», я еще не придумала. Оставлю все под лестницей, где что-то там ремонтировали. Там никто не ходит. В понедельник мы придем на концерт, подождем пока все соберутся в зале, посмотрим минут десять на их дебильные выступления, потом выйдем, возьмем стволы, зайдем со стороны сцены, там дверь есть, и всех-всех перестреляем. Будут и гранаты. Как вам идея?

Гена фальшиво рассмеялся в абсолютно тишине. Потом осекся.

— Ты что, — сказал он медленно. — Это все серьезно говоришь?

Он заглянул ей в глаза. Юля спокойно выдержала взгляд.

— Ты сумасшедшая, — сказал Гена испуганно. Горик молчал.

— Гена, зачем ты просил у меня пистолет?

— Чтобы… чтобы отомстить…

— Ну так ты и отомстишь. Там будет Мамай, Несмешной, Друг, Кузя… Хотя нет, эта сука, наверное, спасется… Но в его случае лучше б было сдохнуть… Гена, там будут все, кто хоть раз в жизни назвал тебя «Какашкой». Они все тебя презирают. Там нет людей, которые заслуживали бы жизни.

— Это самоубийство, — Гена взялся за голову, запустив ладони в волосы. — Нас убьют… Менты, ОМОН…

Юля рассмеялась.

— Ну конечно, убьют. Или с собой покончим. В любом случае жить дальше не стоит, проблемы всякие начнутся, колонии, психушки… Ну захочешь, пустишься в бега… Я не понимаю, ты что, собрался жить вечно?

— Дай сигарету, — попросил он.

Юля отдала ему свою.

— Докуривай.

Гена затянулся. У него было лицо человека, которому зачитали смертный приговор. В сущности, так оно и было. Горик молчал, но в нем она не сомневалась.

— Гена, ты хочешь отомстить?

— Я не знаю… Мне кажется, я теперь смогу за себя постоять… без этого… Я изменился…

— И все всем простил? — сказала она насмешливо. — Тебе кажется… А ты представь: завтра ты приходишь в школу. Ничего не меняется. Для них ты такой же, как и был — фуфло, Какашка. Возможно, теперь ты попробуешь сопротивляться. Тебя начнут бить. Бить серьезно, каждый день. С Мамаем ты все равно ни хрена не сделаешь, он классный боец. Тебя будут ломать. И ты сломаешься. Тебя ненадолго хватит. Это сейчас ты крутой — трава, стрельба, адреналин. А с завтрашнего дня ты опять будешь Какашкой и об тебя опять будут вытирать ноги…

— Закрой рот! — заорал Гена.

Голосок прорезался у птички, подумала Юля.