Резиновое солнышко, пластмассовые тучки

Он ушел и Юля лениво проводила его взглядом. Какой урод, подумала она. Хотя если б не эти прыщи, кто знает… Наверное, он все-таки слишком труслив… Хотя, может, это как раз то, что надо. Сильным и смелым всегда есть, что терять, а этому терять нечего. Когда он испугается — он побежит, и тут лишь надо сделать, чтобы он побежал не назад, а вперед. Не от, а на. А это не так уж сложно. Солдата гонит на вражеские пулеметы не патриотизм, не ярость и даже не приказ. Его гонит туда страх. Страх заставляет его бежать.

Юля снова посмотрела на ту грушу. Как обычно перед месячными ей было хреново. А ведь он долго висел… Шли уроки, перемены, учителя втолковывали что-то ученикам, ученики, конечно, не слушали… А он висел, слегка покачиваясь, и улыбался… Слишком тугой шарфик… смешная шутка… Тихо хихикал себе под нос от счастья, что отомстил… И какая-то девочка, все еще пережевывая, взглянула в окно… случайно… на секунду… И учительница вдруг замерла на полуслове… И была секунда перед взрывом, когда они уже заметили, но еще не поняли. Как много бы отдала, чтобы видеть в этот момент их лица! И как она понимала его последнюю улыбку!

Когда-нибудь она тоже так улыбнется.

Школьный буфет — место шумное. У прилавков со сладостями и подозрительными бутербродами на большой перемене вечно толпится многоголосая орава: кому-то не терпится что-то купить, кому-то — стащить, все кричат и спорят с буфетчицей. Буфетчица — безразмерная бабища в белом с не поддающейся описанию остервенелостью на лице. Когда кто-то лезет без очереди, она визжит так, что в брагомских подвалах просыпаются бомжи. Возле буфета находится столовая: за одинаковыми серыми столами рассеяно и весело питаются первоклассники, они швыряются хлебом и обливаются чаем. Чуть дальше стоит похожая на камбалу учительница и обсуждает что-то с жующим пирожок Винни-Пухом. У Винни-Пуха свисток на шее, капуста в эрегированных усах и мутные глаза; он полностью согласен с камбалоподобной учительницей и поэтому все время кивает.

Интересно, о чем они говорят, подумала Юля. Может быть, о Че Геваре? Или о маркизе де Саде? Или о влиянии Кена Кизи на психоделическую революцию? Она протиснулась сквозь толпу, поздоровалась с какими-то знакомыми, фальшивые поулыбалась, обошла сидящих на корточках малышей — прямо на полу те играли разноцветными фишками.

За одним из незаполненных первоклашками столов Юля заметила Сома. Он пил чай из треснувшего стакана и задумчиво поглощал бутерброд с колбасой. Сом скучал. И, как обычно, когда он скучал, в нем проступало что-то трогательное.

Юля подошла и села напротив.

— Привет.

— Привет.

— Как оно?

— Ничего.

— У меня тоже хреново, — сказала Юля.

— Бывает, — ответил Сом, доедая колбасу. Потом спросил. — Ты сейчас тусуешься? Че там на «Калифорнии»?

— Как обычно. Все бухают. Ксюха вены порезала.

— Какая Ксюха?

— Герла Флэша. Розочкой.

— И что? — полюбопытствовал Сом.

— Да ничего, — ответила Юля раздраженно. — Она же при всех резала. Понятное дело, показуха. Перемотали руку и нормально.

Они помолчали. За соседний стол уселся грузный директор и принялся ритмично и сосредоточено хлебать жидкий супик. Директор был одет в широкие темные брюки и растянутый свитер с выглядывающим на груди галстуком. От перманентного запоя лицо директора расплылось к плечам и приобрело устойчивый серо-фиолетовый цвет. Директора нельзя было назвать живым, но он не был еще трупом; это было нечто среднее, распространяющее вокруг себя флюиды мучительной болезни и медленной смерти. Когда он проходил по школьным коридорам, дети начинали заикаться, у девушек внезапно начинались месячные, вяли цветы на подоконниках, а кефир в буфете превращался в брагу.

— Говорят, «Ария» в Харьков приезжает… — нарушила паузу Юля.

Сом не реагировал. Она посмотрела на него с тоской. Эх, Дима… Мой первый мальчик… Когда-то мы были самыми близкими… пили вино… курили… и ты играл что-то из БГ, а может, из Майка… а теперь вот: «Привет. Привет. Как дела? Нормально.» Какая скука… Она задумчиво разглядывала свои ногти.

— Как там твой брат? — спросил он, чтобы хоть что-то спросить.

— Там — это где?

— Ну, мало ли…

— Ты имеешь в виду: не соскочил ли он? Нет, не соскочил. Недавно взял взаймы у матери сто пятьдесят баксов и стырил две серебряных ложки.

— Он же переламывался… — сказал Сом.

— Переламывался, — подтвердила Юля, — две недели просто бухал, а потом опять начал… Мать отвезла его в клинику, частную какую-то, заплатила кучу бабок, чтобы ему ломку сняли… Ломку-то сняли, а толку…

— Понятно.

К директору подсел Винни-Пух и, положив ладонь на пухлое плечо, зашептал что-то тому в ухо. Фиолетовая морда директора треснула в кривой дрожащей улыбке. Глазные яблоки спрятались под сенбернарными складками, провалившись куда-то к нижней челюсти. Лицо стало напоминать отбитый кусок протухшего мяса. Директор продолжал есть (так ритмично, что это походило на мастурбацию), а Винни-Пух все шептал, и на груди у него колыхался голубенький свисток.