Резиновое солнышко, пластмассовые тучки

Он распахнул шкаф, выволок оттуда картонный ящик с детскими игрушками и всяким дорогим сердцу хламом, и перевернул его, высыпав на ковер все содержимое. Здесь, где-то здесь… Он нашел небольшой коричневый альбом, открыл его и долго смотрел на фото на первой странице. Старая, черно-белая фотография; есть и цветные, но эта почему-то дороже всего. Артем улыбался, и теперь Генка вспомнил: светлые волосы, улыбка с ямочками, глаза… Сколько же ему тогда было? Наверное, меньше, чем мне сейчас, подумал Генка. Лет десять, наверное.

— Сына, ты что там заснул?

Генка шмыгнул носом и, коснувшись ладонью бугристого от прыщей лица, обнаружил, что оно мокрое от слез. Когда-то я плакал потому, что не мог его забыть, подумал Генка, теперь я плачу потому, что не могу его вспомнить. А ведь есть все же, что-то общее, не смотря на то, что он был смелым, а я трус, он был красивым, а я урод…

— Сына!..

— Иду, мам! — отозвался Генка, вытирая лицо, и добавил уже тише, — сейчас иду…

Там, в мире людей, который начинался для Генки с его родителей, все было как всегда. Мать приготовила завтрак и теперь прихорашивалась на работу, стараясь выглядеть моложе с отчаянностью камикадзе, а отец — Верховный Хранитель Дистанционного Пульта — сражался с завтраком, читал газету и щелкал каналами. Ему не надо было на работу, его завод уже полгода стоял. В спортивных штанах советского производства и рваной тельняшке, небритый папа выглядел домашним, как тапочки — наверное, поэтому кот Маркиз так любил сидеть у него на коленях.

Едва увидев эту знакомую до кровавой рвоты картину, Гена понял: со всей своей непоправимой неизбежностью на него обрушился новый день.

Генка опасался приходить в школу слишком поздно, минут за пять до начала урока; тем более он боялся опаздывать. В таких случаях класс уже был в сборе и, когда он входил, все его замечали. Кто-то его толкал, кто-то бил, кто-то говорил: «Привет, Какашка!» либо что-нибудь другое нарочито писклявым голосом, а остальные просто смотрели и от этих взглядов тоже было очень больно. Потому что смотрели они не на одноклассника Гену Кашина, а на Какашку. Нет, Генка никогда не приходил слишком поздно.

Но тут возникала другая опасность — прийти слишком рано. Минут за пятнадцать до начала урока, когда дежурные уже открыли класс, и он уже наполовину заполнился одноклассниками, которые уже перездоровались друг с другом и которым скучно. До урока еще десять минут, а им всем скучно. Вот тогда они и замечают Генку — надо же как-то развлечься. Поэтому за годы учебы Генка выработал инстинктивное умение приходить в класс не рано, но и не поздно.

Впрочем, сегодня это не помогло. Часы показывали без пятнадцати восемь; Генка открыл двери класса и, ожидая увидеть там от силы человек десять, обнаружил, что все уже в сборе. Даже никто, кажется, не заболел. Только позже Гена вспомнил, что сегодня четверг, а значит, в расписании имелся нулевой урок, начинавшийся в семь утра.

По мудрому решению администрации школы эти нулевые уроки планировалось посвящать обсуждению внешней политики Украины, либо просто воспитывать в течении сорока пяти минут патриотические чувства в подрастающем поколении. Это был урок словесного онанизма, где учитель и ученики должны были сорок пять минут переливать из пустого в порожнее. Директор лично следил за посещаемостью нулевых уроков, поэтому происходило обычно так: собирался весь класс, приходил не выспавшийся учитель, отмечал всех в журнале, потом выходил на минутку решать какие-то свои дела и уже не возвращался. Ученики дурели до перемены.

Как только Генка вошел, случилось то, чего он боялся больше всего — его заметили. На него посмотрели все тридцать пять человек, и от этих взглядов стало тяжело дышать. Кто-то тут же заулюлюкал, кто-то (Мамай, кто же еще) заорал страшным голосом: «Какашка!!!», кто-то плюнул в его сторону шариком из бумаги, но промахнулся и залепил в дверной косяк. Генка опустил глаза, ссутулился еще сильнее и засеменил к своей парте. Главное не поднимать глаз, твердил он себе, не смотри ни на кого и они о тебе забудут. А там и учитель придет…

Генка сел за свою парту, возле вечно что-то пережевывающей Веры-сектантки и, достав первый попавшийся учебник, зарылся в него, как в могилу.

Беда в том, что он сидит за второй партой. Если бы он сидел в конце ряда, его замечали бы меньше. Но у Генки плохое зрение, поэтому классная усадила его рядом со Святой Верой.