Ну а молоденьким лаборанткам жизни свои выменивать было не на что – так что Соня действительно не вернулась никогда.
И мой отец тоже не вернулся. Никогда.
Этого я Вале не простил.
…Я шел вдоль берега, снова шел вдоль берега.
На этот раз было куда теплее. Вместо ледяной корки под ногами коричневело полужидкое месиво – точно болота, ушедшие некогда в недра земли, просочились наружу, взбухли грязью и мокрыми сугробами. Пруд мутно лоснился чуть заснеженным льдом; недалеко от берега одиноко стоял скрюченный белый лебедь. Вокруг его лап лед темнел овальной проталиной. В противоположном конце пруда красовался деревянный лебединый домик.
Лебедь не шевелился.
Повинуясь безотчетному желанию (умереть? убить? помочь?), совершенно неожиданно для себя самого я шагнул на лед и направился к птице; лед, слава богу, оказался довольно крепким.
Я положил перед ним маленький кусочек булки – все, что у меня оставалось. Лебедь чуть встрепенулся, грустно покосился на дантель и снова замер.
– Ну, ешь, ешь давай, – подбодрил его я. – Ешь, а то помрешь.
Лебедь чуть приоткрыл клюв и от этого действительно стал похож на умирающего.
– Ешь, я сказал!
Я подобрал кусок и засунул ему прямо в клюв. Лебедь взглянул на меня с легким испугом и открыл клюв шире. Булка вывалилась обратно.
– Если хочешь, могу тебя прикончить, – предложил я, и лебедь нерешительно ткнулся мне в руку своей змеиной головой.
Я совершенно не люблю птиц, но этот мне отчего-то приглянулся. Я молча свернул ему шею, положил белую тушку на лед и выбрался обратно на берег.
Вообще у прудов я настолько расхрабрился, что не пошел по Большому Патриаршему, хотя так быстрее, а решил сделать крюк и свернул в Спиридоньевский переулок – специально, чтобы взглянуть на злосчастный дом с барельефами, выстроенный на месте Спиридоньевской церкви. Тогда, в тридцать девятом, я до него, естественно, не дошел – настроения не было.
А посмотреть стоило. Обязательно стоило. Столько глупостей, столько подлостей я сделал из-за этого дома, а так до сих пор его и не видел…
Все началось с мужика.
В дверь позвонили, тут же зачем-то постучали, Лева открыл. На пороге стоял мужик в огромной ушанке, громко хлюпал носом и показывал бумагу, на которой фиолетовыми чернилами, капризным загогулистым женским почерком было выведено:
В Краснопресненский Райсовет
Жильцов дома № 26 по Спиридоновской улице
ЗАЯВЛЕНИЕ
[2]– Ознакомьтесь с документом. – Мужик уверенным рывком выбросил руку с бумагой вперед, точно ударил кого-то по невидимой морде, и в этой позе застыл. Получалось, что сам он вроде как вежливо остался за порогом, а рука самовольно вошла в прихожую.
Лев наклонил голову и, близоруко щурясь, начал покорно знакомиться. Изящные фиолетовые буковки с тонкими, похожими на паучьи лапки завитушками смотрелись как-то неуместно рядом с красной, шершавой мужицкой рукой, сжимавшей «документ».
– Можно? – Лев бережно потянул листок за край; красная клешня с готовностью разжалась.
– Подписывайте, – устало скомандовал мужик и шумно потянул носом.
Выигрывая время, Лев вдумчиво повертел листок в руках и даже перевернул обратной стороной, на которой неожиданно тоже обнаружился текст. Почерк, впрочем, здесь был другой – неразборчивый и какой-то нудный, все слова автор безжалостно растягивал и сплющивал, так что в одной строчке помещалось не больше двух-трех: