Резня на Сухаревском рынке

Скопин заметил, как Архипов запнулся, и положил ему руку на плечо.

— Вы ведь брали желтый билет в свои руки? — спросил он. Архипов кивнул. —  В каком он был виде? — спросил Иван Федорович. — Состояние бумаги? Блеск чернил?

Архипов удивленно вскинул на него глаза.

— Как будто вчера заполнен. Новехонький.

— А что сказала Маша, когда Михеев показал вам документ?

— Ничего. Она ничего не говорила более. Даже не заплакала…

— Странно, — пробормотал Скопин с трубкой в зубах. — Очень странно. Ну ладно. Значит, вы, Захар Борисович, не собираетесь отказываться от девушки? И готовы побороться за нее?

— И за нее, и за себя, — твердо ответил Архипов.

— Ну, тогда дуйте домой и ждите меня. К вечеру я буду либо со щитом, либо на щите.

Квартальный надзиратель сидел у себя в участке, в приемной комнате и лениво слушал приказчика из зеленной лавки, который пришел жаловаться на побои со стороны хозяина. Вдруг дверь со стуком распахнулась и в комнату вошел Скопин. Руки его были в карманах шинели, а дверь он пнул сапогом. Кепи было надвинуто на самые глаза судебного следователя.

— Здорово, Михеев! — сказал он. — Дело есть.

Квартальный подобрался. Он вдруг понял, что слишком рано расслабился в этом деле с девчонкой.

— Иван Федорович, — забормотал он, пытаясь сообразить, как может повести себя Скопин. — И тебе здравствовать…

— Так это… — продолжил приказчик. — Хозяин мой, стало быть.

— Пошел вон! — вдруг сорвался на него квартальный. — Что ты жалуешься! Поделом тебе!

Приказчик разинул рот и в ужасе посмотрел на Скопина. Но и от того ему не было никакой помощи — холодом вдруг повеяло на приказчика от этой высокой фигуры в черной судейской шинели. Будь он чуть начитанней, то сравнил бы себя с кораблем между Сциллой и Харибдой. Но вместо этого у него мелькнуло: «Как кур в ощип…» Он вскочил со стула и, быстро поклонившись, выметнулся прочь из приемной квартального.

Скопин шагнул к столу и протянул руку.

— Что? — спросил Михеев, глядя на эту руку.

— Желтый билет той девчонки, — ответил Скопин. — Живо.

— Он… Он не у меня.

— Живо, я сказал!

— Зачем вам, Иван Федорович? — пролепетал Михеев. — Это дело раскрыто, а билетик… он приобщен, так сказать-с.

— Ты что, дурак? — зловеще спросил Скопин. — Кем это раскрыто?

— Мной-с…

— Тобо-о-ой?!

Скопин уперся кулаками в стол и навис над Михеевым.

— А какое ты право имел раскрывать это дело? — спросил он. — Разве ты не знаешь, что я его начал, как судебный следователь? И что это — мое дело! И что я веду его до тех пор, пока не соберу все улики и не передам их суду. А уж суд решает — кто прав, а кто виноват. Ты не знаешь этого, Михеев? А может, ты не знаешь и того, что тебе будет за такое самоуправство?

— Как же-с… знаю, Иван Федорович. Но только тут все понятно…

— Тебе понятно? — ощерился Скопин. — Значит, ты тут у нас умнее всех, да, Михеев? Умнее меня, умнее прокурора. Может, ты умнее государя? — Он указал пальцем на портрет, висевший над креслом квартального.

— Бог с тобой, что ты говоришь, Иван Федорович, — быстро перекрестился Михеев. — Я ведь как лучше хотел.

— Желтый билет! — напомнил Скопин, снова протягивая руку ладонью вверх.

Михеев рывком открыл верхний ящик стола и положил в эту ладонь документ. Скопин едва глянул на картонку и тут же сунул ее в карман.

— Смотри, Михеев, — сказал он, выпрямляясь. — Кашу ты заварил крутую. Как бы сам не подавился. Ты, дурень, хоть знаешь, на кого руку поднял? Ты, чай, думаешь, что Архипов просто так, не пойми кто?

— А кто? — Михеев вдруг почувствовал панику. Неужели он дал промашку? Неужели подставился с этим мерзавцем усатым?

Скопин с сожалением посмотрел на квартального.

— Как есть дурак. Знал бы ты то, что знаю я…

Иван Федорович взял хорошую театральную паузу, достойную аплодисментов самого Щепкина. Дождавшись, когда лоб Михеева покроется крупными каплями холодного пота, Скопин процедил:

— Очень я удивлюсь, если ты вывернешься из этой ситуации, Михеев.

Он повернулся и быстрым шагом вышел, оставив за своей спиной обмершего от ужаса квартального.

«Хорошо, — спокойно думал Скопин. — С этим решили. Теперь он не помеха. Теперь предстоит куда как более серьезный разговор».

Уже стемнело, когда Иван Федорович, сделав еще один визит, сидел на жестком стуле за столом секретаря в приемной московского прокурора Станислава Григорьевича Шуберт-Никольского и писал рапорт. Передав несколько исписанных листов секретарю, Скопин вынул трубку и стал ждать. Наконец секретарь вернулся и пригласил его следовать за собой. Они прошли мимо двери кабинета прокурора, и Скопин догадался, что его ведут в комнату для приватных бесед — вероятно, Станислав Григорьевич не хотел принимать своего подчиненного официально. То есть разговор предстоял не из приятных.

В этой комнате не было окон, а стены были обиты толстым слоем ваты — чтобы ни одно слово, ни один звук не могли быть подслушаны.

Шуберт-Никольский сидел на диване и читал рапорт Ивана Федоровича.

— Только не кури здесь, — сказал он. — Ты знаешь, я этого не выношу.

— Здравствуйте, Станислав Григорьевич, — кивнул Скопин, пряча трубку в карман.

— Садись и закрой за собой дверь.