Резня на Сухаревском рынке

Когда солдаты закрыли ворота за последним из вернувшихся в Цитадель, Фридрих Карлович Штемпель посмотрел на Мирона и спросил, указывая на Скопина:

— Жив?

— Вроде, — ответил казак, опуская свою ношу на землю.

— В госпиталь его, живо! — приказал майор столпившимся солдатам, потом снова повернулся к казаку. — А где третий ваш? Фрол где?

— Умучали Фрола, — ответил Мирон, тяжело дыша, согнувшись и уперев руки в колени. — Живьем изжарили, суки. Как барана.

Штемпель сухо кивнул, перекрестился.

— Ты тоже иди в госпиталь, — сказал он. — У меня сейчас каждый человек на счету. Жду атаки. Воевать сможешь?

— Смогу.

— Хорошо.

Штемпель сунул револьвер в кобуру и пошел в сторону дворца. Вдруг он услышал слабый голос Скопина:

— Фридрих Карлович!

Майор остановился, повернулся и побежал к офицеру, лежавшему на руках солдат.

— Что?

Скопин едва мог держать открытыми глаза. Он извел все силы на крик и теперь чуть слышно прошептал:

— В Цитадели предатель… нас ждали…

Лицо майора помрачнело. Он коротко кивнул:

— Да. Не беспокойтесь об этом больше.

Он махнул рукой солдатам, и те понесли израненного Скопина на госпитальный двор.

Мирон сидел на стуле, глядя на картину Верещагина.

— Чего удумал, — бормотал он. — Нешто я это на стенку повешу? Надо оно мне? И Ивану Федоровичу, конечно.

Сзади скрипнула дверь.

— Любуешься? — спросил Скопин, снимая шинель.

— Да ну!

— Картина, конечно, хорошая, — сказал Иван Федорович. — Только вот…

Мирон встал, перевернул картину и засунул за платяной шкаф.

— Пусть тут постоит, — сказал он. — Целее будет.

Скопин кивнул.

— Чайник поставь, а то я продрог, — сказал он денщику. — И пожрать бы чего…

Сёмка в тот день проснулся на своем чердаке поздно, голодный и больной — из носа текло, он никак не мог прокашляться и все время мерз. Наконец, напялив на себя два свитера и бушлат, Рубчик спустился на улицу и пошел в сторону Сухаревки. По всему выходило, что заказчиком ограбления был либо тот самый Прохор из трактира у Бутырской тюрьмы, либо неведомый Маркел Антонович, на которого Прохор ссылался. А значит, надо было Рубчику с ними переговорить. Не подыхать же ему с голоду на своем чердаке! Молодой парень с завистью проводил взглядом пролетку, в которой ехал полный молодой мужчина с усами, бородкой и в папахе. Он что-то строчил в блокноте, не обращая внимания на тряску. Колесо пролетки попало в лужу — серые брызги веером плеснули в отскочившего Сёмку.

— У, черт! — крикнул тот вдогонку кучеру.

Идти было далеко. Сёмку донимал кашель, в голове как будто медленно перетекал овсяный кисель. Хотелось сесть прямо на тротуар, примоститься спиной к стене дома и подремать. Но Рубчик упорно шел, мечтая о том, как доберется до трактира и закажет горячего чаю, а потом водки.

— Сбитенек горячий! Сбитенек! Гречишнички с маслицем! — зазывал на углу разносчик с ящиком на пузе. Ремень от ящика он перекинул через плечо.

Сёмка сплюнул и прошел мимо. Эх, горячего сбитню да гречишника бы! Но ни единой копеечки не было в Сёмкиных карманах — только озябшие кулаки! Он нарочно толкнул плечом снулого чиновника, который сначала хотел выругать Рубчика, а потом наткнулся на его горячечный взгляд и проглотил возмущение.

Наконец вдали показалась громада Сухаревой башни и длинные торговые ряды, вдоль которых медленно двигались толпы покупателей. Сёмка свернул через Троицкую слободу, переулками подошел к Мещанской, пересек ее и так же задами вышел прямо к Шереметьевской больнице. А там уж, ничего не поделаешь, надо было идти в толпу, искать возле антикварных лавок того самого Прохора Силантьича. Если лысый не сидел сейчас в теплом трактире у Бутырки, передавая очередному надзирателю увесистый сверток с гостинцами для сидельцев.

— Ты че, пьяный? Так дома сидел бы! — сказала баба, которую Сёмка схватил за руку, чтобы не упасть от внезапной слабости.

— Заболел, кажись, — ответил Рубчик.

— Так и тем более иди домой!

— А ты меня к себе пригласи, — нагло ответил Рубчик. — Согреешь, покормишь.

Баба возмущенно фыркнула, подобрала повыше корзинку, прикрытую плотной серой салфеткой, и ввинтилась в толпу у лавки с вязаными носками и шарфами — самый ходкий товар по студеному времени.

— Па-а-аберегись! — раздалось сзади. — Зашибу! Па-а-аберегись!

Мужик катил нагруженную горшками тележку через узкий проход расходящихся в стороны людей.

— Куда прешь? — сказал Рубчик. — Не видишь, люди.

Но мужик, не обращая внимания, прокатил свою тележку чуть не по ногам Сёмки и снова закричал свое:

— Па-а-аберегись!

Сёмка брел в толпе, плохо понимая, что происходит вокруг него — озноб сменился жаром, и в голове все гудело и звенело.

— Подай мне ту! Не ту, а вон ту, красную!

— Наше вам! Сила Матвеевич! Откуда такой цветущий?

— Ну, Глаша, ну, пойдем обратно, сил уже нет.

Рубчик покосился на двух девчонок в хорошей господской одежде.

— Че, девки, из дому сбежали? — спросил он.

Девушки испуганно посмотрели на него и быстро пошли прочь.

— Целки, — ощерился Рубчик. — Но ничего… ничего… я вас еще…