Резус-фактор

– Снимай штаны и ложись на диван! – велит, отбрасывая измятую тетрадь в дальний угол.

Она бьет меня папиным ремнем. Ужасно больно! Каждый удар жалит нежную кожу. Но к этому я уже привыкла и даже научилась не рыдать в голос. Рыдания свои проглатываю, лишь из глаз катятся противные слезы.

– А знаешь, ты меня достала!..

Мать устала бить меня, сдувает прядь волос с лица. Она очень зла и распаляется все сильнее. Это что-то новое – раньше такого не было.

– Ты не понимаешь, когда с тобой по-хорошему! Значит, будет по-плохому…

Уходит, и на короткий промежуток времени я думаю, что на сегодня все закончилось. Но нет, я ошиблась. Мать возвращается и что-то сыплет на пол в углу комнаты.

– На колени! – велит голосом, от которого мне всегда сильно хочется в туалет по-маленькому. Так сильно, что едва получается сдерживаться. – Быстро!..

Горох. В углу насыпан горох. И на него я становлюсь коленями. Моментально те простреливает резкая боль, и я закусываю до крови губу, чтобы не заскулить. Иначе будет только хуже…

– Стой, пока не разрешу встать.

Мать уходит, а я стою. Рыдаю молча. Больно ужасно. Но мука моя не длится долго – на обед с работы приходит отец.

– Людка, ты совсем чокнулась?! – кричит он, поднимая меня с колен и прижимая к себе. – Что же ты за зверь!..

Но рычит как зверь он, и глаза его наливаются кровью.

– Посиди тут, не выходи, – шепчет мне на ухо, опускает на диван и целует в макушку. – Не выходи, что бы ты ни услышала…

Я замолчала. Все же, эмоции не до конца умерли во мне, и тот день вспоминать оказалось сложно.

– Ты сейчас про себя рассказывала? – спросила Инга, и на глазах ее я заметила слезы.

Меньше всего мне нужна была чья-то жалость, но я понимала, что мой рассказ не может не вызвать ту.

– Про себя и про женщину, которую ты называешь моей матерью, – усмехнулась я. – В тот день отец ее жестоко избил, хоть никогда до этого даже пальцем не трогал. Даже тогда, когда он видел, как она бьет меня, разве что, останавливал и орал на нее, но не бил. Да и чаще она это делала, когда его не было дома. А тогда избил… и потом напился до беспамятства. Ночью мать ему отомстила – избила так, что он потом две недели лежал в больнице. Не знаю, как ей тогда удалось избежать правосудия. И меня она с тех пор не трогала даже пальцем, вообще перестала замечать. Отец же, когда вписался из больницы, начал пить по-черному, трезвым я его больше не видела. Пить и бить мать… А через год он умер – захлебнулся в собственной рвоте.

Ну вот я и сделала это – рассказала историю своего детства. Стало ли мне легче? Нет. Потому что все это было на самом деле, и изменить уже ничего нельзя. Но я не жалела, что рассказала, и была благодарна Инге за слезы жалости.

– Никогда не думала, что скажу это, но твоя мать – тварь! – крепко обняла меня Инга. – Но у тебя есть я. А скоро будет и малыш. Не думай больше об этом и прости, что напомнила.

После ужина у меня снова образовался вечерний субботний вакуум, когда нечем занять себя, и никто не может составить тебе компанию, когда хочется думать о светлом и радостном, но в голову лезут совсем не такие мысли. Еще и от воспоминаний никак не получалось избавиться. И дождь, настоящий весенний с грозой, что зарядил надолго, не улучшал настроения.

Ингу я проводила еще до ужина и радовалась, что та успела уехать до особенно сильного ливня. Она даже отзвонилась и доложилась, что добралась хорошо.

Лора коротала вечер в компании мужа, и становиться третей лишней мне не хотелось, хоть они и звали меня присоединиться.

В апартаментах отсиживаться тоже было скучно, и даже мысль что-то почитать или посмотреть кино не привлекала.