Рябиновая ночь

Алексей смотрел на второе от угла окно, которого робко касалась ветка ели. Когда-то вечерами он тихо подкрадывался к этому окну и осторожно стучал в переплет рамы. Потом они с Анной уходили к Онону и подолгу сидели на берегу, слушая плеск волн и ночные шорохи. И было в этом что-то волшебное, таинственное.

Появился Федор в унтах из оленьего камуса, полушубке и в мохнатой шапке. Алексей окинул его взглядом:

— Вы как на северный полюс собрались.

— Нам тоже где-то зимовать придется.

Через час они были уже далеко от села, среди бушующей степи.

— Послушайте, Федор Степанович, вы хоть маленько представляете, куда мы едем? — спросил Алексей.

— А как же. На стоянку Найданова.

— По компасу или как? Я даже капот плохо вижу, И едем вроде куда-то назад.

— Не беспокойтесь, Алексей Петрович. Я же последний потомок тунгусского князя Гантимурова. Таких людей буряты раньше называли саган ясу — люди с белой костью. Мои предки зверя за версту по запаху чуяли. А дорогу на чабанскую стоянку найдем — это дело для меня пустяшное.

Алексей знал, что когда-то в Забайкалье жил князь Гантимуров, который объединял большинство тунгусских кочевников. Дальние предки Федора по материнской линии вышли из тунгусов. Когда их спрашивали: «Чьи вы люди?» Они отвечали: «Гантимуровы». Постепенно это слово стало фамилией. Алексей посмотрел на Федора. Ему было лет двадцать пять. Красивое смуглое лицо с широкими бровями. Крепкие зубы. Упрямый подбородок.

— Чудеса. Вот уж никогда не думал, что доведется дело иметь с князьями. Я уже и не знаю, как мне и вести себя с вами, — поддержал шутку Алексей.

Федор хмыкнул:

— Вести как себя, говорите? Известно, как с князем.

— А если я об этом представления не имею?

— Ничего, научитесь.

— А вы, случайно, не сын Степана Тихоновича Гантимурова?

— Да. Помните отца?

— Как не помнить, — улыбнулся Алексей. — Перед войной мы, у вас из огорода горох воровали. Я попался. Вместо гороха крапивы попробовал. До сих пор одно место чешется. После войны отца вашего бригадиром назначили. Отказался, забрал семью и в город уехал. Вам тогда лет семь было.

— Пять.

— Это хорошо, что Степан Тихонович вернулся. Хлебороб он добрый. А мне как раз такие люди нужны.

— Не вернулся отец, — виновато ответил Федор.

— Не вернулся?

— Совесть не позволяет старику взять курс на родную бухту. Вы говорите, уехал. А он не уехал, а сбежал. И в самое трудное для колхоза время. Дезертировал, как выражается отец. Вернуться, а какими глазами смотреть на людей? Вот оно, какое дело. Фашистских пуль не боялся, смерти не боялся. Два раза ранен был, имеет три ордена и четыре медали. А вот от разрухи убежал, товарищей своих предал.

— Вы уж чересчур хватили. О детях он в то время думал.

— Оправдываете. А я люблю вещи своими именами называть.

— Напишите ему, пусть приезжает. Работу найдем.

— Спасибо, Алексей Петрович.

— А вы-то как здесь оказались?

— Случайным ветром занесло. Кончил десятилетку. В армии отслужил, на подводке плавал. И решил белый свет поглядеть. Сел за баранку МАЗа и — на северные трассы. Все перепробовал: наледи, пустоледы, не раз в пятидесятиградусные морозы спасал свою грешную душу у костров. Зарабатывал хорошо.

Потом взял курс на рудник. Возил руду. Кутил с друзьями. Надоело. И отправился я с геологами в дальнее плавание по Забайкалью. Как-то встали на якорь за селом у реки Урюмки. И вот однажды выхожу я из своей полотняной каюты. Солнце всходит. На траве роса. Птицы поют. Благодать! Детство вспомнил. И жалко мне себя стало. Живу как перекати-поле, несет меня, куда ветер подует. А тут машина подъезжает, полный кузов девчат.

— Эй, Князь, айда к нам. С ветерком прокатим, медовым запахом трав угостим.

— И что со мной случилось, не знаю, только закачалась подо мной степь, как палуба. Стою, как хмельной. Кажется, отца вспомнил: он до сих пор со слезами на глазах на землю смотрит, вину перед ней чувствует. Закинул я вещмешок в кузов, спальник и — на луга с девчатами, сено косить. Так вот и застрял в этой гавани.

— Тракторист?

— Как видите, а еще шофер и комбайнер.

— Женат?

— Пока не потерял рассудок.

— Это интересно.

— Насмотрелся я на эти семейные жизни. Дурачье мужики.

Алексей усмехнулся. Федор ему все больше нравился. Верно, в чем-то он рисовался, но что поделаешь, молодость, у нее свои права на жизнь.

— Значит, рассердились на женщин. Ничего, на свою наткнетесь, другое запоете.

Ветер отбросил снег. Впереди показался домик, за ним длинная кошара, катон. Навстречу трактору с лаем бросился огромный пес. На крыльце появился высокий, плечистый богатырь. Алексей выскочил из кабины и подошел к крыльцу.

— Батомунко ахай[9], здравствуйте.

Батомунко несколько секунд был в замешательстве. Наконец его крупное лицо с белой щетиной озарила радость.

— Алеша…

Под свист и вой ветра он обнял Алексея. Потом распахнул дверь и, прихрамывая на правую ногу, вошел в дом.

— Чимит, да ты посмотри, кого к нам шурган принес.

— Сын мой…

И Чимит прижалась к груди Алексея.

Некоторое время спустя они все пили чай, отогревая промороженные души.

— Однако жена-то откуда будет? — поинтересовался Батомунко.