Рябиновая ночь

— Не притворяйся, — погрозила пальцем Татьяна. — Идите к столу. Для тебя, Алеша, пирог из налима испекла.

— Спасибо, Танюша. Вот уж верно, клад да жена на счастливого. И где это ты, Арсалан, такую нашел?

— Секрет, Алеша. Только ты, однако, темный, как все мужчины.

— Как так?

— Когда бог сотворил Адама, то шепнул ему, что в одну женщину лишнюю ложку меда положил. Вот теперь каждый мужчина и думает, что чужая жена слаще. Отсюда и все беды.

— Выходит, обманул бог мужчин?

Из соседней комнаты выбежали Иринка и мальчик лет одиннадцати. У него, как и у Татьяны, были пышные кудрявые волосы, смуглое лицо.

— Максимка? — удивился Алексей. — Вымахал как.

— В деда Батомунко пошел.

— Б каком классе учишься?

— В четвертом.

— У деда на стоянке бываешь?

— Каждое воскресенье.

— Молодец. А где еще двое?

— Спят уже, — кивнула Татьяна на дверь другой комнаты.

— Папа, а мы телевизор включим? — спросила Иринка. — Там сейчас мультики будут.

— Это надо у тети Татьяны спросить.

— Включите.

— А у тебя, Катя, как дела? — спросил Алексей. — Как первый день прошел?

— Приняли хорошо. Воспитатели, верно, все молодые, но славные девчонки.

— Садитесь за стол, а то все остынет, — пригласила Татьяна.

Из конторы поужинать Иван Иванович зашел к матери. Жила она в небольшом домике у речки Урюмки. Возле дома под окном росла береза. Еще во время войны ее совсем крошечную посадили Алексей с Арсаланом. Теперь мощное дерево разрослось до крыши. В развилке его галки свили гнездо, и издали казалось, что между корявыми стволами застрял детский шар. Галки два лета выводили птенцов. Потом почему-то покинули гнездо. В нем поселились воробьи, жили шумно и беспокойно.

За домом был разбит небольшой сад. Росли ранеты, дикие яблони, черемуха. Вдоль тропинки, которая уходила к Урюмке, темнели ели. Их Иван сажал. На берегу речки в тени приземистых тополей стояла вылинявшая беседка.

Иван Иванович разделся в прихожей, прошел в светлую уютную комнату и опустился в кресло, возле которого на журнальном столике лежали газеты. Отсюда ему были видны дверь в спальню и сервант с посудой.

В серванте за стеклом виднелся голубоватый столовый сервиз. На средней полке искрились хрустальная ваза и рюмки разной величины. На нижней синели чашки с золотистой каемкой. В прошлый раз там стояли чашки с зелеными цветочками. «Кому-то уже подарила», — подумал Иван Иванович.

Во время войны у них были кружка и одна чашка, которую как-то Иван Иванович уронил и расколол. Но ее не выбросили, трещину замазали, и чашка еще жила.

После войны у матери вдруг появилась страсть к красивой посуде. Каждый раз из командировки она привозила коробку чашек, рюмок, салатниц. Все это выставляла в сервант и от души радовалась. Но через неделю этой посуды уже не было. Нина Васильевна увозила ее на стоянки к чабанам, дарила соседям или просто случайным людям, которые заходили в дом и обращали внимание на посуду. И в следующую командировку все начиналось сначала.

Нина Васильевна с кухни вошла в комнату.

— Ваня, я тебе этот раз привезла два бокала для чая. Ты посмотри, какая работа…

Иван Иванович усмехнулся. Нина Васильевна смутилась, а потом весело рассмеялась.

— Знаю свой порок. Но как увижу красивую посуду, не могу от прилавка отойти. А если не куплю, думать больше ни о чем не могу. Пошли ужинать.

У Нины Васильевны разносолов не было. Вечно ее захлестывали дела и о себе некогда было подумать. Поэтому она на скорую руку поджарила глазунью, нарезала сала, сделала салат из капусты, приготовила творог со сметаной и принесла брусничного варенья.

— Чаю тебе покрепче?

— И погорячей.

Иван Иванович ел с аппетитом.

Нина Васильевна с нежностью посматривала на него.

— Похудел ты, Ваня. Питаешься, поди, плохо.

— Да нет. Не маленький, голодный не сижу.

— А что хмурый последнее время ходишь? Послал же бог на нашу беду эту Анну. Выкинь ты ее из головы.

— Успокойся, выкинул я. Я все об Алешке думаю.

— Да, замах у него большой.

— Свистун. Урожай программировать. Люди еще как следует не научились машинами управлять, а он, видите ли, уже бога за бороду взял.

— Здесь он, пожалуй, переборщил.

— А эта канитель с безотвальной обработкой почвы… Еще вчера в ичигах рваных ходил, а сегодня в академики рядится. Вынь да положь ему около двухсот разных машин. А что из этого выйдет, надо еще сходить к Ефросинье погадать. Ну, соберет он урожай на тысячу центнеров больше. И что из этого? Да пустим лучше в зимовку лишних три-четыре отары овец и получим те же деньги. И никаких хлопот. Все будет сделано малой кровью. А ему купи один плоскорез, и пусть он на нем хоть верхом ездит. Позабавляется, да сам его в овраг забросит.

— Ты худо Алешу знаешь. Он упрямый, как черт.

— И знать бы его не хотел.

— Но ведь с кормами у нас с каждым годом все хуже и хуже. И я просвета не вижу.

— Были бы деньги, а корма будут.

— Ты думаешь, Алеша пустое дело затевает?

— Запоздалый студент. Весной сунется в борозду я не до красивых идей будет, там ведь работать придется, а не языком трепать. А как опрофанится со своей безотвальной обработкой почвы, только его и видели, сбежит в управление.