Рябиновый дождь

Подобных погребков в Пеледжяй было полно. Озеро весной широко разливалось, подземные воды не позволяли рыть глубокие подвалы, поэтому люди сооружали их на поверхности, сверху засыпая постройки землей, и старательно обкладывая дерном. Был такой погреб и у отца, и у деда Стасиса, но со временем он обвалился, зарос травой и торчал на краю двора без всякой пользы, ощетинившись рыжей полевицей, которая здесь наливалась зеленью только ранней весной, пока еще хватало влаги, и поздней осенью, когда начинались затяжные дожди… По просьбе Бируте Жолинас забетонировал небольшой пруд — посеял траву, насадил разного мха и цветочков, не боящихся засухи. Собирался поставить возле этого холмика и красивую часовенку, но теперь — да ну его к черту!..

Сорвав дерн, Стасис снял слежавшийся песок, скатил несколько камней и, схватив лом, стал долбить когда-то замурованную дверь погреба. Работал с таким остервенением и с такой силой, что кирпичи не выдержали, потрескались, раскололись и начали крошиться. Потом сквозь образовавшееся отверстие хлынул запах сырой земли и плесени, и лишь когда силы кончились и лом вывалился из рук, лишь тогда он сел на кучу вырытого песка и тут же вспомнил, как через несколько дней после того сражения у Швянтэжяриса кто-то постучался к нему в ставни.

— Кто? — спросил он, нащупывая взглядом прислоненный к дверному косяку топор.

— Свои, — ответил человек бесконечно усталым голосом.

Но когда этот усталый человек вошел в избу, Стасис побледнел и стал пятиться.

— Папечкис!.. Виноват, Пакроснис.

— Он самый, истинный христианин, он самый. Будь здоров и ты, — ответил незваный гость, когда-то так лихо отрезавший у Бируте косы и так метко врезавший Стасису между глаз, что тот чуть стенку не проломил. — Спрячь, — попросил, весь грязный, измазанный кровью.

— А где я тебя спрячу?

— Где хочешь.

— Иди ко всем чертям — вот тебе мой ответ, — не испугался Стасис.

— Не артачься, потому что если мы куда-нибудь и пойдем, то только вместе. Ты понял меня? А ты, старая, не глазей и не крести меня, я пока еще не черт. Воды согрей, мне надо раны промыть. Тряпок холщовых поищи.

И когда Пакроснис без всякого стыда, голый и грязный, окровавленный и перемазанный в тине, с оханьем залез в кадушку, Стасис схватил его оружие, побросал все в угол, а автомат направил на гостя.

— Подними руки! — Он не шутил.

— Не буду.

— Будешь! — снял оружие с предохранителя.

— Не могу, — Пакроснис опустил голову и закрыл глаза.

Стасис сжимал автомат и, вспомнив Навикаса, почувствовал, что не сможет. Гость воспользовался его слабостью:

— Неужели ты выстрелишь в больного человека?

— Ты для меня — не больной, ты — убийца, бандит, палач Гавенасов.

— Гавенасов не я, их — покойный Вихрь.

— Врешь!

— Правда…

— В избе… Под святыми образами… Ведь жить здесь, детей растить, — стала умолять и мать.

— Я не врун, — оживился бандит. — Мне самому Гавенайте нравилась. Девка гордая, красивая, злая что кошка… Настоящая литовка. А теперь положи игрушку, иначе еще, чего доброго, мать застрелишь.

Эти слова обезоружили Стасиса, он почувствовал бессильную ярость. Значит, Бируте была права. Значит, она не со страха!.. Она все знала. Она Пакроснису мстила!.. Значит, в ту злополучную ночь его свадьбы они шли за ней, и он тоже был прав, овладев ею под носом у них! Значит…

— А что бы ты стал делать с ней в лесу? — все еще не верил.

— Детей, — даже не моргнул гость.

— Забудь о ней, — гордо сказал Стасис. — Теперь она — моя жена.

— Мы еще поглядим, — не расстроился Пакроснис и по шею погрузился в теплую воду. — И, будь так добр, потри мне спину.

Стасис тер и все думал, все размышлял, как избавиться от этого подлеца. В мыслях расстреливал его, топил, варил из него мыло, а на самом деле тер ему спину и ненавидел себя. Пакроснис морщился, стиснув зубы, и все пугал:

— Посижу у тебя денек-другой, а потом — поглядим… Только ты не вздумай дурить. Меня ребята Жулкуса сюда привезли, они и приедут за мной… И если не найдут, честное слово, они не станут разговаривать с тобой, как мы однажды под дождем беседовали.

«Какого Жулкуса?! — хотел крикнуть Стасис, но обомлел от радости и не посмел даже рот открыть. — Ведь твоего Жулкуса уже давно нет, сгинул он вместе с этими шестью твоими спутниками, а ты все хитришь? Пугаешь? Ну что же, хитри, пугай и продолжай рыть себе яму…»

Но хитрить гостю было некогда. Перевязав раны и выпив молока, он тут же уснул. Вздремнув часок и поборов первую усталость, сразу же вскочил и схватился за оружие. Потом снова метался во сне и кричал, как ребенок. Стасис целую ночь не сомкнул глаз и все вопросительно поглядывал на мать, а та смотрела на него и качала головой.

— Надо сходить к настоятелю и посоветоваться, — наконец сказала она.

— А почему не к хозяйке настоятеля? А почему не повесить на сук лапоть и не растрезвонить на весь свет? — рассердился Стасис.

— Дитятко, я хочу как лучше, — оправдывалась она.

— Тайна только до тех пор тайна, пока ее знает один человек.

— Побойся бога, сынок, что ты говоришь?

— А тебе хочется, чтобы меня снова к дубу поставили?

— Что же будем делать?

— Ничего, пока подождем.