Рябиновый дождь

Утром гость с большим трудом поднялся с постели и слабым голосом попросил привезти доктора или лекарств от жара.

«Матери — настоятеля, этому — доктора, а мне чего?! Только петлю», — думал Стасис и строил всякие планы, потом наконец собрался в городок. Зашел в милицию к Моцкусу, но его принял Милюкас. Посадил на неудобный, высокий стул, будто нечаянно направил лампу в лицо и стал расспрашивать:

— Зачем пришел?

— Мне Моцкус нужен.

— Теперь я за него.

— За него не будете.

— Это почему?

— А потому, что я еще ничего вам не сказал, а вы уже разговариваете со мной как с арестованным. И лампу отверните в сторону, ведь лишаем я не болею, мне греть нечего.

Милюкас выключил лампу и зло сказал:

— Ишь каков! Наверно, и законы хорошо знаешь?

— Перед законом все равны: и знающие, и незнающие.

— Равны, но ты что-то от меня скрываешь.

— Не скрываю. Вы сами все, даже то, что очевидно, превращаете в тайну.

— Хитришь?

— Если б хитрил, не пришел бы.

— Ну и чего тебе надо?

— Мне Моцкус нужен.

— А со мной говорить не можешь?

— Могу, — ответил Стасис и подумал: «Этот гад обязательно засадит меня. Ему правду говорить нельзя. Упечет как сообщника…»

— А почему молчишь?

— Моцкус со мной так не разговаривал.

— Вот и наплодил всякого охвостья! Ты с ним работал?

— Вы сами не приняли, как же я с таким пятном буду работать?

— Ну хорошо. На, закури и выкладывай все по порядку.

— Я не курю.

— Тогда чем тебя угостить?

«Пощечиной», — хотел сказать, но побоялся. Собрал волю и наконец выдавил из себя:

— Папечкис в наших краях объявился.

— Какой Папечкис?

— Ну, Пакроснис. Он, когда в лес ушел, свою фамилию на литовский лад переделал.

— А где ты его видел?

«Если я скажу ему: в другом конце деревни, он обязательно перетряхнет наш дом», — подумал он и сказал:

— К нам заходил. — И эта ложь показалась ему стоящей нескольких истин.

— Давно?

— Два дня назад.

— И ты до сих пор молчал?!

— А что?! Разве я должен был бежать как угорелый и напороться на его пули?

— А если я тебя, гада, посажу за это?

— За что?

— А просто так, за компанию, как его сообщника.

— Вы только таких, как я, и можете сажать, а попробуйте посадить его, — вдруг ощетинился Стасис, — тогда будете знать.

— Прикуси язык!

— Это мне следовало сделать еще до того, как я пришел сюда. — Стасис поднялся, но Милюкас задержал его на целые сутки. Все расспрашивал, записывал, переспрашивал и все время подсовывал бумагу, чтобы он расписался.

Вернувшись домой, Жолинас не нашел гостя.

— Где он? — спросил он у матери.

— В погреб отвела.

— Почему?

— Да кричит он, зубами скрипит, а к нам люди все время то за тем, то за другим заходят… Может быть, так лучше?

Стасис вошел в погреб и до боли зажмурился, подождал, пока глаза привыкнут к темноте, и лишь тогда осмотрелся. В самом углу на свежем сене лежал Пакроснис и держал в руках автомат. Он тяжело дышал, но уже не бредил.

— Как наши дела? — спросил Стасиса.

— Неважные.

— Раны у меня хорошо заживают… Все пули навылет прошли. Теперь только жар сбить, и я снова стану мужчиной. Лекарства достал?

— Принес, — Стасис подал ему таблетки, которые он прихватил наугад из шкафчика матери, и передернулся, вспомнив, как в городке ходили за ним ребята Милюкаса. — А ты долго не задерживайся, люди уже говорят, что видели тебя в разных местах окровавленного…

— Кто видел, тот будет молчать.

— Как знаешь. — Стасис смотрел на вымощенный кирпичом пол погреба, который он, собираясь ремонтировать, аккуратно подмел, и не вытерпел: — Раз есть такие верные, почему ты к предателю полез?

Пакроснис не ответил.

Жолинас тихо вышел, прикрыл только что починенную дверь и вдруг остановился как вкопанный у наспех сбитого ящика, в котором он намешал извести и песка. Он долго смотрел на покрытую пеной воду и о чем-то думал. Потом зашел в дом, собрал вещи гостя, отнес их в погреб, а матери велел:

— Вымой пол. Можешь и с мылом.

Пакроснис встретил его молчанием. В полумраке виднелась только белая подушка. Стасис непроизвольно вздрогнул.

— Ты меня не бойся, — подольстился к нему бандит.

— Я и не боюсь, но ты мне противен, как заразная болезнь, как чирей или что-нибудь в таком роде. Сам не зная об этом, ты испоганил мою жизнь. Если б я мог, в ложке воды бы тебя утопил! — Злился, ругался и чувствовал, что угрозы эти куда больше похожи на раскаяние.

— Спасибо за откровенность. Ты со всеми так разговариваешь или только с больными?

— Когда ты других калечил и убивал, тогда не спрашивал, теперь получай по заслугам. — Стасис все думал о растворе, о том, что он теперь, чего доброго, пропадет без дела. Уходя, Стасис еще раз остановился возле ящика, потом направился к сараю, привез на тачке цемент, навалил его в ящик и принялся размешивать. Работал не спеша и все колебался. Потом решился: закрыл дверь, закрутил ее проволокой и стал класть кирпичи между каменными косяками погреба.

— Что ты делаешь? — услышав постукивание кельмы о кирпичи, крикнул гость.

— Тайник чиню.

— А зачем?

— Чтобы не развалился.

— Открой дверь!

— Успеется! — Он стал еще яростнее класть кирпичи.

— Стасис, чертов сын, не дури, я буду стрелять!