Рядом с солдатом

Однако, заводя пружину, я увидел, что объектива на «Аймо» действительно нет. Остался только алюминиевый тубус, наискосок срезанный осколком снаряда. Хорошо — объектив, а не голова…

На Херсонесе мы оставались до вечера. Нам повезло — было снято много удачных и неожиданных кадров из жизни небольшого коллектива летного подразделения, отрезанного от основных сил нашей армии.

Сняли и благополучное возвращение эскадрильи. Самолеты приземлялись один за другим, удачно минуя выраставшие на их пути огненные всплески разрывов. Порой густое облако пыли скрывало Самолет, и мы С бьющимся сердцем ждали его появления, но все кончилось хорошо, тревоги остались позади.

— Спасибо вам, друзья! Прощайте! Привет Рымареву! — пожал нам руки генерал Остряков.

«Почему он сказал «прощайте», а не «до свидания», как всегда? — подумалось. — Как это резануло слух… А впрочем, не становлюсь ли я несколько суеверным?»

— О це генерал! Генерал — справдишна людына, от яке я б йому дав звание! — высказал восхищение Петро и, нажав на стартер, весело крикнул свое: — Охфицеры, тримайсь!

…Поздно вечером мы снова встретились в редакции «Красного Черноморца» за ужином. Дмитрий был оживлен и весел после удачной съемки обезвреживания неразорвавшейся бомбы. Не успели мы приступить к ужину, как в кают-компанию вошел капитан-лейтенант Владимир Апошанский.

— Товарищи! Внимание! — Всегда веселый, улыбающийся, сейчас он был строг и суров. — Сегодня при бомбежке ангаров погиб всеми любимый генерал-майор Остряков. Прошу встать и почтить его память минутой молчания…

Блокированный Севастополь страдал от недостатка продовольствия. Трудно было пробиться сквозь вражеские заслоны кораблям. Многие из них пошли на дно вместе с боезапасом, продовольствием и людьми. Севастопольцам пришлось самим изыскивать все возможные и невозможные ресурсы. Мы с Рымаревым решили снять, как немногочисленные рыбаки, преимущественно старики, ловят для осажденного города под огнем немецких истребителей рыбу.

Еще до зари, когда на небе мерцали запоздалые звезды, мы мчались к скалистому берегу в район Георгиевского монастыря. Прерванный сон никак не настраивал на веселый разговор, да и веселиться было не с чего.

— Петро! Заспивай шо-нэбудь!

Прокопенко не заставил себя долго ждать: «Виють витры, виють буйни, аж деревья гнуться. Ой, як болыть мое сэрдце, а слезы нэ льються…» — начал он и затих.

— Петро! Ты что же умолк? — И тут я впервые увидел на его глазах слезы. — Что с тобой?

— Та ничого! Комар, мабуть, в очи попав. — Петро загорелым кулаком вытер слезы.

Мы еще не знали, что у него в Полтаве осталась молодая жена с новорожденным сыном. Только сейчас он рассказал нам о своей боли, тоске и тревоге.

— Вона дуже гарна. Ой, замордують ее нимци, замордують! — Петро так нажал на газ, что мы едва удержались на своих местах.