Рядовой Рекс

Как же Рексу досталось из-за этих треклятых брусков! Главное – он усвоил, что хватать эти бруски нельзя, их надо обходить. Когда хозяин закапывал бруски в землю и заставлял бегать между прутиками, обозначающими места, где лежат бруски, Рекс делал это играючи, тем более что запах легко проходил сквозь землю.

Наконец Громов убедился, что рефлекс у Рекса надежный. Он отпустил собаку погулять по поляне и присел рядом с Мирошниковым.

– Санек, а откуда ты все это знаешь?

– О чем вы? – Санька сделал вид, что не понял командира.

– О собачьих премудростях. И про сачок ты как-то говорил. Что за сачок?

– Да ну, – отмахнулся Санька. – И вспоминать неохота.

– Я тебя понимаю. У каждого, наверное, есть нечто такое, о чем и вспоминать неохота. И все же лучше набраться духу – пусть будет больно и тошно, зато раз и навсегда освободишься от этой тяжести. Поверь, Саня, я тебе как другу говорю. – Он похлопал парня по плечу.

– Длинная это история, – вздохнул Санька. – Длинная и горькая.

– Ничего, пока сидим в обороне, время у нас есть. Пойдем вперед, будет не до разговоров.

– А-а, была не была! – махнул рукой Санька и достал кисет. Прыгающими пальцами скрутил самокрутку и протянул кисет Громову.

Тот чуточку помедлил, но тоже скрутил толстенную цигарку. Прикурили от кресала. Повозиться пришлось изрядно, но трут дымил исправно.

– Я это кресало ни на что не променяю, – совсем не с того начал Санька. – В январе, когда в Сталинграде немцы сдавались пачками, случайно подслушал разговор. Даже не разговор, а как это… ну, когда говорит один человек?

– Монолог?

– Во-во, монолог! Тянется по степи колонна – тыщи две обовшивевших немцев. Сопровождает их пожилой солдат с трехлинейкой. Холодина, ветер свищет, мы в полушубках и то дуба даем, а немцы в куцых шинелишках. Устали, продрогли до костей, присесть хотят, а дядька не дает. Не от вредности не дает. Он просто понимает, что если немцы сядут, то уже не встанут – закоченеют все как один. Мы шли навстречу. Посмотрел наш командир на покорителей Европы, выругался и велел старшине раскочегарить полевую кухню. Мы так и опешили! И не столько от его приказа, сколько от манеры ругаться: он даже ругался на «вы»! Типичный очкарик, наверное, из бывших доцентов. Погиб нелепо – срезал полузамерзший снайпер. Мы знали, что он у нас временно, а привязались к нему крепко. Почему? Да потому, что была в нем какая-то мягкость, доброта и… не знаю даже, как сказать… Например, он никогда не приказывал, а просил. Но просил так, что отказать было просто невозможно. Да-а… Так вот, объявили привал и нам, и пленным. Расположились, можно сказать, рядом. Солдат с трехлинейкой достал кисет, кресало и начал чиркать. А огонь не занимается – и все тут. Он чиркает, а огня нет. Подскочил к нему какой-то немец, залопотал по-своему и протянул зажигалку. Солдат спокойно отвел его руку. Немец лопочет, видно, объясняет, что это, мол, презент, потом вжиг по колесику – и огонь занялся. Но вдруг налетел ветер – и огонь погас. Солдат усмехнулся и с улыбкой сказал: «Немчура ты, немчура, и куда только ты, башка дырявая, забрался?! С этой зажигалочкой в Европах воевать, а не у нас. И вообще разве это огонь? Ветерок чуть дунул – и огня как не бывало. А мой трут горит! Так и мы, люди русские. Разозлить нас трудно, но уж если разозлимся, загоримся – никакой силой не задуть. Будем мы гореть и жечь вас, пока не спалим Берлин вместе с Гитлером вашим».

Вот такой был монолог. Я подумал, что этот дядька или поп переодетый, или писатель – уж больно здорово душу русскую знает, ведь в самую точку попал с кресалом этим. Как только смог, я раздобыл себе такое же. Очень даже надежный инструмент!

Виктор с интересом выслушал рассказ, но вопросов не задавал. Он понимал, что это присказка, а сказка еще впереди. Подбежал Рекс, потерся о хозяина. Санька хотел было погладить собаку, но Рекс увернулся и помчался по поляне.

– Кто такие гураны, я уже говорил: коренные забайкальцы. Жили мы крепко. Не богато, но в достатке. У нас была лошадь, две коровы и восемь овец. А семья десять душ: отец, мать, старый дед и семеро ребятишек. Так нет же, раскулачили! Батя всю Гражданскую прошел, колчаковцев лупил, японцев, а в колхоз не хотел. Уперся – и все. Да что там, гуран есть гуран. Я, говорит, никого не эксплуатирую, семьей работаем. Ну, ему и врезали: приехали на рассвете четверо верховых, разрешили взять только то, что уместится на телеге, ребятишек хоть в подол, и – на станцию. Там загнали в теплушку – и вперед. Широка страна моя родная… Всех ссылали на север, а нас на юг. Очухались под Иркутском. Леспромхоз там ставили, вот мы и взялись за топоры да пилы. Два года всей семьей тайгу валили. Вскоре разъяснение вышло: ошибочка, мол, произошла, никакой вы, гражданин Мирошников, не кулак, можете возвращаться в родные края.