Рядовой Рекс

Вы правы, товарищ комполка, абсолютно правы. И я хорошо понимаю, что вы хотите сказать. В том, что погибло столько прекрасных танкистов, моей прямой вины нет, но все же не могу отделаться от мысли, что мог их сберечь, мог спасти. Ведь я же цел! Ведь не заговоренный же я от пули. А не брала не то что пуля – снарядам «тигров» и то не по зубам. Значит, тут что-то другое… Может быть, я чувствовал, куда полетит снаряд, и вовремя отворачивал танк в сторону? Тогда этому надо было научить весь батальон. А я не научил. И вот горят ребята вместе с танками, горят на моих глазах, а я ничем не могу помочь. Жуткая это картина, когда полыхают танки и выскочившие из них люди. Еще страшнее, когда в танке начинают взрываться боеприпасы. Чудовищная сила распирает машину изнутри, броня вздувается пузырями, лопается, рвется на части. Броня! А что же люди?!

До войны я, между прочим, работал на Челябинском тракторном и был тихим инженером-конструктором, погруженным в проблемы прочности корпуса и облегчения его веса. Не поверите, все вечера – за кульманом, даже жениться не успел. Так-то вот… А теперь весь начинен ненавистью! И не в роже моей дело, мщу я не за сгоревший нос и спаленные уши, а за товарищей и израненную землю. Хитрости и изворотливости во мне тоже до чертовой матери. Не поверите, но я наперед знаю, какую лощину проскочить, а где спрятаться, когда стрелять с ходу, а когда притормозить. Я даже успеваю чуть-чуть отвернуть, если стреляют в лоб, – и снаряд рикошетом отлетает в сторону. Оказывается, на войне и этому можно научиться», – закончил Маралов воображаемый разговор с командиром полка.

Тем временем танкисты выбрались из-под «тигра», стянули прожженные комбинезоны и грелись на солнышке. Маралов тоже полез наружу. И вдруг его рука наткнулась на что-то круглое! И теплое! Маралов стряхнул с того круглого землю – и в ужасе отпрянул: голова! Оторванная голова. Но почему теплая? Осторожно разгреб землю – шея. И плечи!

– Эй! – каким-то свистящим шепотом позвал он. – Ко мне!

Когда танкисты увидели командира, то не на шутку испугались: всегда лилово-красное лицо капитана стало совершенно белым.

– К-кажется, человек, – сказал он. – А м-может, половина.

Танкисты бросились в воронку. Заскорузлыми ладонями разгребали землю, выносили ее шлемами – и вот из курского чернозема на свет начал появляться человек: сперва плечи, потом руки, живот, ноги. Он был совершенно голый. Вытащили на солнце. Присмотрелись – дышит. Но кто он, немец или наш? Хотя что делать нашему под «тигром»? Ясное дело, немец, выскочивший из подбитого танка.

– Сейчас узнаем, – сказал кто-то и плеснул незнакомцу в рот из фляжки.

Человек закашлялся, захрипел и вдруг забористо выругался.

– Наш! – обрадовались танкисты и брызнули на лицо из другой фляжки, где была вода.

И тут к нему бросился Маралов.

– Еще воды. Лей! – крикнул он. – Еще!

Из-под размазанной земли, из-под черной жижи проступали хорошо знакомые черты. Маралов сорвал с себя рубаху и бережно вытер высокий лоб, чуть приплюснутый нос, крепкий подбородок…

– Громов! – ахнул он. – Дружище Громов! Витька! Я же говорил, что на войне тесно. Братцы, это же капитан Громов, мой лучший друг! Это такой парень!

У Маралова не было ресниц, да и веки наполовину сгорели, поэтому он не мог сморгнуть слезы радости, которые даже не пытался скрыть: он просто размазывал и по лицу и без конца тискал и трогал Громова, будто желая убедиться, действительно ли он жив. А тут и Виктор пришел в себя. Он узнал Маралова, пытался что-то сказать, но язык не слушался. Маралов суетился, бегал туда-сюда, смеялся, приглашая всех убедиться, что Громов жив. И вдруг он как-то сразу стал серьезным и собранным: в нем проснулся командир.

– В таком виде капитана в медсанбат везти нельзя. Надо одеть. Рубаха подойдет моя… А штаны? Штанов нет, у всех комбинезоны. Что делать? А вот что! Ефрейтор Галкин, снимайте кальсоны.

– Дык вроде как-то…

– Снимай, тебе говорят! – повысил голос Маралов, – У тебя комбинезон, а человеку срам прикрыть нечем.

– Дык я что, я пожалуйста, – путаясь в лямках, начал раздеваться ефрейтор.

Когда пришла машина с горючим и грузовик в боеприпасами, Маралов приказал прямым ходом везти Громова в медсанбат. Машина уже тронулась, как вдруг Маралов рванул планшет, достал лист бумаги, написал, где, когда и как нашел капитана Громова, и бинтом привязал записку к руке.

– Не помешает, – сказал он на прощание. – А то пока промычит, что да как, не за того примут.

Полсуток, которые были отпущены Маше, неожиданно растянулись. Шальной снаряд разорвался недалеко от операционной палатки, и осколком серьезно ранило хирургическую сестру. Работать без помощницы Васильев не мог. Позвонил в медсанупр: обещали прислать дня через три, не раньше. Но раненые не ждут, их надежды на жизнь исчисляются не сутками, а минутами. И тогда Васильев обратился к Маше.

– Другого выхода просто нет, – сказал он. – Сработаемся. Тем более однажды мы уже делали совместную операцию.

Маша вскинула брови.

– Забыла? В блиндаже у Виктора. Помнишь, как оперировали Рекса?