Рядовой Рекс

Но мир держится не на них. Мир держится на тех, кто без конца борется сам с собой – а на свете нет ничего труднее этой битвы, – кто вечно собой недоволен, кто всегда помнит, что душевный покой – удел душевнобольных. Борьба, только беспощадная борьба с дремучим зверем, сидящим в каждом, делает из нас человека.

В том, как иногда полезно доверяться самому себе, Ларин убедился довольно быстро. Его взвод благополучно дошел до развалин, выбил оттуда немцев и занял круговую оборону. Фашисты бросили на завод две роты мотоциклистов. Причем с тыла. Каково же было удивление Ларина, когда мотоциклы стали подрываться один за другим, когда фашистскую пехоту разнесли в клочья собственные мины.

А ведь немцы рассуждали правильно: русские не могли пройти по этому полю, не сняв мин, значит, атаковать можно спокойно.

Автоматчики Ларина, поеживаясь, наблюдали эту жуткую картину и с еще большим уважением поглядывали на командира. А он, девятнадцатилетний лейтенант, основательно испугавшись задним числом, лежал за грудой кирпичей и чуть не плакал, вспоминая безумный бросок по начиненному смертью полю.

Глава XIII

Два дня просидел Рекс в блиндаже доктора Васильева, а потом выбрался наружу. Его покачивало, кидало из стороны в сторону, в глазах – липкий туман. Нюх, правда, остался: запах крови Рекс чувствовал остро. Да и как не чувствовать, если под каждым деревом лежат наскоро перебинтованные, израненные люди. Одни ждали операции, другие – транспорта в тыл, третьи требовали отправить на передовую.

Больше всех возмущался немолодой старшина, чем-то знакомый Рексу. Он бродил от палатки к палатке и то кричал, то что-то клянчил, то грозил.

– Бумажку! – сипел он. – Дайте бумажку – и я уйду. Без бумажки нельзя: скажут, сбежал. А я никогда не бегал. И от фрица не бегал! Не бегал! Уволокли меня. Ваши санитары и уволокли. А мне надо в строй! У меня батарея бесхозная.

Наконец он наткнулся на Васильева.

– Товарищ капитан! – обрадовался он. – Ну вы-то меня знаете. Дайте бумажку, а?

– Зачем бумажку? На папиросу, – протянул доктор пачку «Беломора».

– Да не курю я, – досадливо поморщился старшина. – Бумажку на выписку. Здоровый я! Честное слово.

– Погоди, погоди, где-то я тебя действительно видел.

– У вашего друга капитана Громова. Помните, я щенят приносил, а вы лечили вот этого волкодава?

– Бывшего волкодава, – жалостливо покосился доктор на Рекса.

– И правда. Что это с ним?

– Тоскует. Хозяина, знаешь ли…

– Да ну?! Не может быть!

– Может. Он бросился под танк.

– Ох ты-ы… Тут шансов мало. Но есть. Есть! Его хоть нашли?

– Какое там, – махнул рукой Васильев.

– Эх вы! Надо искать. Не там искали, не там!

– Там. Саперы все видели. Они были рядом. Ладно, чего уж теперь. Ты-то с какой бедой?

– Да не с бедой я! Бумажка нужна. Контузило малость. Сутки пролежал – отпустило.

– Не тошнит? Не мутит? В ушах не звенит?

– У артиллеристов всегда звенит.

– Фамилия, имя, возраст, звание? – спросил Васильев, доставая блокнот.

– Старшина Губин. Иван Захарович. Сорока двух лет. Девятнадцатый артполк.

– Получай, Иван Захарович, справку и дуй к своей пушке. Дырявь их танки! Дырявь, потроши и жги!

– Есть, жечь! – молодцевато козырнул старшина. – А капитана Громова все же поищите. На войне всякое бывает. Я вон читал, один летчик без парашюта с тыщи метров сиганул – и ничего, жив-здоров, опять летает.

И тут появилась Маша. Она прибыла с передовой, сопровождая очередную партию раненых. Оборванная, с ссадиной на лбу и разбитыми коленками, она совсем не походила на ту хорошенькую женщину, какой была неделю назад. С Васильевым она виделась не раз, но все мельком. А тут ее прямо-таки бросило к доктору.

– Товарищ капитан…

– Да ладно тебе, – поморщился Васильев.

– Товарищ капитан Коля, – улыбнулась Маша, – очень рада вас лицезреть.

– Ну и видик у тебя.

– А что, нормальный ведьмоватый видик. На передовой, Коленька, все такие. У нас…

Вдруг Маша вздрогнула и оборвала фразу. Она услышала такой жалобный, такой зовущий и такой безысходный скулеж, что у нее разом похолодело сердце и подкосились ноги. Маша обернулась. Обернулась медленно, уже предчувствуя беду. Под деревом лежал Рекс. Узнать его можно было только по рваному уху и желтоватым глазам, преданно и до жути горестно смотревшим на Машу. Рекс очень хотел броситься к хозяйке, лизнуть ее руки, лицо… Но не держали ноги. У него даже что-то случилось с глоткой, и он ее мог толком гавкнуть, чтобы дать о себе знать достойно, по-собачьи.

Маша упала рядом. Плакать она не могла, слез почему-то не было. Она обняла отощавшую, истосковавшуюся собаку и тоненько завыла. Тут уж Рекс совсем зашелся!

Он уткнул морду в небо и издал такой душераздирающий вопль, что к ним с Машей потянулись люди. Они топтались около бьющейся в рыданиях женщины и похоронно воющей собаки, спрашивали, чем помочь, но доктор Васильев, кое-как совладав с собой, говорил, что все в порядке, помощь не нужна и они сами во всем разберутся.

– Маша, Маша, – тронул он ее за плечо, – нельзя так. Нельзя. С чего ты вдруг? Ничего не случилось. Ровным счетом ничего.