Рядовой свидетель эпохи.

Первый случай произошел в Прибалтике, еще до вступления бригады в бои, когда наша танковая рота только что прибыла на фронт. Был я свидетелем и еще одного случая с разрывом пушки. Случилось это в тот момент, когда после недельного стояния под Дойчендорфом, так и не поддавшемуся нам после двух танковых атак и одной пехотной, о чем я уже подробно писал. Как только экипажи танков получили команду покинуть исходную позицию, выйти на опушку леса и встать в походную колонну, все кроме механиков-водителей вылезли из танков, чтобы поразмяться, пообщаться друг с другом. Тут и возник в одной из собравшихся компаний спор между заряжающим и стреляющим одного из экипажей. Кто-то из них еще днем заметил на стволе пушки небольшую вмятину, видимо, от осколка близко разорвавшегося снаряда и стал утверждать, что стрелять из пушки нельзя, ствол разорвет. Его же напарник-оппонент доказывал: ничего подобного, не разорвет, не из таких стреляли. Часть окружающих поддерживала одну сторону, часть — другую.

В споре начали участвовать и сержанты и офицеры — командиры танков. Дело дошло до комбата. Тот отдал такое распоряжение: танк отвести в сторону, в танке быть только стреляющему, вывинтить из фугасно-осколочного снаряда взрыватель и произвести выстрел в сторону противника. Да не забыть посмотреть, нормальный ли будет откат орудийного ствола.

У ствола пушки со стороны заряжающего имелся специальный шпенек, он входил в прорезь рейки индикатора отката, которая была приварена к люльке пушки, и при откате ствол отодвигал ползунок на величину отката ствола. Одной из строгих обязанностей заряжающего было следить за откатом ствола пушки и громко докладывать и командиру орудия и командиру танка о том, что «откат нормальный» или «откат увеличенный», если таковой обнаруживался.

У меня за всё время боев и вообще за время стрельбы из пушки откат был в норме и я всегда докладывал — «откат нормальный». Как только танк отъехал в сторону, все находящиеся и на земле, и высунувшиеся из люков, устремили пристальные взгляды на ствол пушки, потому как многие уже заключили пари в споре — разорвет или не разорвет ствол. Я в тот момент стоял на башне танка, вяло отбивая чечетку. Раздался выстрел... и три огромных куска ствола пролетели над танками, едва не посшибав стоящих на башнях, они посыпались с башен, как горох. Все замерли, переживая за стрелявшего: жив ли? В это время люк башни приподнимается, оттуда высовывается человек и громко докладывает: «откат нормальный!» Весь народ дружно грохнул смехом, многократно повторившимся. После напряженной недели торчания (и днем и ночью) в танках, на холоде (было начало февраля) невдалеке от противника, с открытым правым флангом, это был первый от души смех расслабления, который, я думаю, услышали и немцы.

И еще раз пришлось мне близко иметь дело с танком, у которого была разорвана пушка. Буквально на третий день после того, как мы снова погорели в танке на окраине немецкого местечка Ляук, меня с кем- то, находившимся со мной рядом у штаба танкового батальона, срочно посадили в подъехавший танк с разорванной букетом пушкой. Задание: самым срочным образом лететь к такому-то месту. Там остатки нашего батальона ведут очень тяжелый бой и надо поддержать атакующие танки хотя бы пулеметным огнем, увеличив на одну единицу количество атакующих танков, в качестве давления на психику врага. Все остальное в танке было исправным. Спешим туда, куда нам указали по крупномасштабной карте. Кругом снует народ, автомашины, и не чувствуется, что совсем рядом где-то идет тяжелый бой. Смеются над нашим танком — уродом. Но в бою на нем нам так и не пришлось побывать. Немцы начали отступать, преследовать их без разведки наши не стали.

Со своими воспоминаниями об острых ситуациях я зашел, кажется, опять слишком далеко. Хотел рассказать лишь об эпизоде под Фалькенбургом, а воспоминания к случаю все лезут и лезут в голову, никуда от них не денешься, да в них немало и тех деталей, без которых армейская повседневность будет неполной.