Ряженые. Сказание о вождях

Задел адвокат рану новоселов. Отныне тема государственного воровства заполонила вечерний досуг Марийки и ее подруг полностью. Вытеснила все остальные…

В конце-концов, Юру это начало раздражать. «Странные у тебя подружки, сердился он. — У них вроде питы на мозгах… Запихивают этот любимый тобой израильский хлебец куда-то под лоб, и так и живут, чтоб ничего, кроме переливания из пустого в порожнее, не отвлекало…

— Так мерзавцы же у власти в Израиле! Ворюги или ворюг покрывающие…

— А в России?

Марийка замялась.

— Ну, там из веку так…

— А в америках-канадах… читаешь газеты?

— Там все же, наверное, не такие оголтелые… На западе для бесстыжей наглости, говорят, нет особого слова. А в Израиле пожалуйста. Хуцпа!

— Мари, еще Горький сказал, каждая нация имеет право иметь своих мерзавцев…

— Так избранный же народ. Могли бы свою «хуцпу» эту дустом вывести. Или пороть прилюдно, как чеченцы своих порют…

— Молодец! Переходи в ислам. Будешь пороть… по приговору суда шариата…

Он перестал донимать Марийку лишь когда она сказала ему, что беременна.

— Все, Марийка! Ни на что не обращай внимания! — воскликнул он. — А то родишь такую же нервную худобу, как муж…

Вечером у Ахавы поднялась температура. Дали ей обычную микстурку, заснула девочка. Ночью проснулась, закричала тоненько, отчаянно. Померили температуру — сорок и пять десятых, малютка начала хрипеть, губы посинели. Марийка плакала. Бабушка заламывала руки. На чем везти в больницу? Ксения прикатит из своего Тель-Авива часа через два, не раньше… Что делать? Попросить машину у Сулико? Даст, несомненно. Но будить старика? В три часа ночи… Делать нечего, позвонил. Старик, сняв трубку, долго кашлял и хрипел, наконец, спросил, что за пожар? Ответил кратко: «Зайди за ключом от машины и — дуй!»

Когда Юра постучал к нему, открыла Нателла. За ней показался и Сулико в теплых, на меху, шлепанцах. Спросил хрипло, рулил ли Юра когда-нибудь по «серпантину» Эль Фрата ночью… Никогда?

— Це! це! це! Сорвешься в пропасть, убьешь и себя и семью. Придется мне ехать…

И поехал. И несся по серпантину, как безумный. Юра, державший на руках Ахаву, смотрел на худую сутулую спину Сулико, чуть колыхавшуюся впереди него, в отраженном свете собственных фар машины, темным силуэтом, и чувствовал на своих глазах слезы. Он любил этого старика…

Все ядовитые или бранные слова в его адрес, вырвавшиеся у Юры ранее, уносил холодный ветер, свиставший в приоткрытых окнах «Мерседеса». Он любил этого старика!

Вечером Юре позвонил Давид. Спросил, что за паника была ночью? Детского врача матери вызывали на консилиум…

— … Утром невыспавшийся эскулап назвал меня не Давидом, а Довом. Оказалось, правоверный старик вовсе не обознался. Он просто меня подталкивает на что-то: в историческом аспекте «Дов» — это аббревиатура слов «подавление изменников»… Юра, что творится в Эль Фрате? По моему, фанатики рехнулись. Читают Тору по новой…

И как в воду глядел настороженный прозорливый Давид…

Полгода прошло после Юриной командировки в Москву, не более, засвистали первые осенние ветры, — израильские газеты, почти ежедневно и под огромными заголовками, принялись воспроизводить, во всех жанрах, гневный окрик из-за океана: «не отступать с «территорий»! Ни шагу назад! Израиль не смеет покинуть святые могилы еврейских патриархов в Иудее и Самарии, землях исконно еврейских» — воззвал из Нового Света Совет Американских раввинов-ортодоксов.

У Юры вырвалось:

— Заокеанский «синедрион» повторяет слова моих автобусных французов-супер-патриотов, на мудрость, кстати, и не претендовавших.

— Так ведь и те туристы, и эти туристы! — заключила Марийка. — Туристам своей крови не проливать…

Ицхак Рабин на другой день ответил «синедриону» неприкрытой издевкой:

— Аятоллы!

«Аятолл» тут же поддержали Главные Раввины его собственных городов («Протест ста раввинов», опубликованный во всех израильских газетах и подливший масла в огонь).

Им Рабин и отвечать не стал.

Подняли голову и загнанные ранее в подполье открытые враги Рабина и Переса. Первой объявилась партия» КАХ» — под именем «Кахане хай!» («Кахане жив!»). Ее боевики открыто, у Стены Плача, давали воинственные интервью телевиденью Израиля в праздничных, по сему случаю, кипах; с золотыми вензелями, как на козырьках капитанов дальнего плавания.

«Проклюнулись» и неслыханные со времен библейских времен «Сикарии» вероломные кинжальщики. Клуб разгневанных «Зо арцейну» (ЭТО НАША СТРАНА). Неслыханная ранее «Эяль» — повстанцы, которая, при позднейшем расследовании, оказалось «подставкой» Шабака — израильской контрразведки.

Ицхак Рабин всерьез их не принимал: «Собаки лают — караван идет…». «Не замечал» и театрализованных «шоу» правых: каждую пятницу, когда он вместе со своей женой Леей возвращался с работы, его встречала у дома толпа, яростно декламировавшая, точно из трагедий Шекспира: Рабин, молись! Терпение исчерпано…». Полицейские у дома Премьера относились к этому, как к очередному спектаклю. Следили лишь за тем, чтобы хорошо известные им крикуны не мешали Премьеру спокойно проследовать от машины к дверям дома.