— Реликвии? — переспросил я. — Тогда почему их не выставить на всеобщее обозрение? Это только прибавило бы церкви мощи и популярности.
Он взглянул косо.
— Сын мой, — произнес несколько сварливо, — церковь не нуждается в еще большей популярности! Но как выставить, к примеру, жезл Моисея, которым пророк распахнул море, открыв проход беглецам?.. Народ тут же начнет требовать, чтобы церковь начала проводить ручьи к их огородам!
— Это бы можно, — пробормотал я, — если бы народ продолжал работать. Но они сразу же сядут на завалинку и будут ждать, что чудеса создадут им счастливую жизнь. Понимаю. Но боюсь поверить, что мне может что-то обломиться!
— Я на это надеюсь, — ответил он уклончиво. — Если мы приняли решение дать бой Маркусу, нужно использовать все средства!
— Еще бы…
— Даже их, — сказал он горько, — может оказаться недостаточно, чтобы сломить мятежников. А уж Маркус… Потому, сын мой, отбывай немедленно.
Я помялся, спросил осторожно:
— Однако… весьма как?
Он зыркнул из-под насупленных бровей.
— Думаю, — ответил приглушенным голосом, — у тебя есть некоторые средства.
Я посмотрел по сторонам, тоже понизил голос:
— Однако как на это смотрит церковь?
— Церковь против, — ответил он ясным голосом. — Ты сам только что сказал, что если простым людям дать пользоваться чудесами, они перестанут трудиться в поте лица своего, как неспроста завещал Господь. Потому ни чудес, ни древних вещей как бы не существует. А прибегать к ним должно только в случае крайней необходимости. Самой крайней! Да и то так, чтобы простой народ не знал. Нам можно, ему нельзя.
Я вздохнул с облегчением:
— Рад, что церковь это понимает.
— Отцы церкви, — сказал он строго, — мудрецы, а не фанатики. Они знают по опыту, когда нужно проявить строгость, а когда и снисходительность. Человек слаб, и мудрая церковь именно для таких случаев выработала основополагающую формулу: «Чего делать нельзя, того делать нельзя, но если очень-очень хочется, то можно».
— Мудро, — ответил я. — Лучше разрешить, а потом велеть покаяться, чем дать нарушить закон по-серьезному. А то потом, раз уж все равно нарушитель и грешник, вовсе пойдут в разбойники! Хорошо, отец Дитрих. Вы вдохнули в меня, так сказать. Еще не понял, что вдохнули, но я весьма! Одна беда…
— Слушаю.
— Я не могу попасть в места, — признался я, — в которых не бывал… если хочу вот так фуксом.
— У меня талисман из Ватикана, — сообщил он. — Для экстренных случаев. Нет, передать не могу, но помочь… Надеюсь, получится.
— А как обратно? — спросил я. Спохватился, сказал виновато: — Ах да, что это я совсем туплю. Спасибо, отец Дитрих!
— Только насчет ангелов, — предупредил он, — рассказывай там осторожнее. Даже в Ватикане это приемлют не все, хотя взгляды кардиналов и папы гораздо шире, чем у деревенских священников.
— Я исхожу, — объяснил я с осторожностью, — из того, что могущество ангелов осталось таким же великим и неколебимым. Это несомненно, я не оспариваю и даже не оспариваю… Думаю, Ватикан против этого ничего не скажет.
— Разумеется.
— Однако слабый человечек, — уточнил я, — развивался, усложнялся, становился сильнее, хитрее, изворотливее и мудрее.
Он покачал головой:
— Однако ангелы… это ангелы! Про них в Ватикане нужно говорить, уважительно понижая голос.
Я перекрестился и сказал твердо:
— Признаю величие только Господа нашего. Ангелы же — лишь слуги. Даже не близкие, а так… дальние. Лишь гонцы. Я же кланяюсь и признаю только силу, мудрость и величие Творца нашего.
В его взгляде что-то неуловимо изменилось, я даже не понял, обратил ли внимание, что я избегаю упоминать имя Иисуса, а если обратил, то хорошо бы отложить этот спорный и тяжелый для выяснения вопрос до лучших времен.
Похоже, отец Дитрих так и подумал, вздохнул и сказал устало:
— Да, конечно, мудрость Творца превыше всего. Мы никогда не познаем ее всю до тех пор, пока не окажемся с Ним рядом в Царстве Небесном.
Так Он все и откроет, мелькнула мысль, а как же. Творец создавал человека по своему подобию, а я хрен откроюсь до конца даже перед самыми близкими.
— Спасибо, отец Дитрих, — сказал я. — С вашим благословением приступаю к операции зело бодро и бяше. Спасибо!
Бобик и Зайчик поглядывают настороженно, я слез, обнял их по очереди, потом обоих разом, пошире раскидывая руки, они у меня в самом деле длинные.
— Даже не знаю, — признался им шепотом, — как среагирует святой Ватикан на мою черную корону Темного Мира?.. Как думаете?
Даже арбогастр почти завилял хвостом, уверяя, что меня все и всюду должны принимать всякого, в чем вообще-то я сам абсолютно уверен, но только люди в основном такие темные дураки, что такой простой истины в упор не видят.
— Одна надежда, — шепнул я, — что в Риме не дураки. Тем более в Ватикане. Дураки такое не создадут…