Ричард Лаймон. Ночь в тоскливом октябре

— Ты уверен, что хочешь мне ее рассказать?

— Таким образом мы оба станем хранителями определенных тайн друг друга.

— Ты сказал, что я смогу об этом написать.

— Когда-нибудь.

Я бросил взгляд на часы. Без четверти пять.

— Может, лучше в другой раз.

— О нет. Я настаиваю, — он сделал еще глоток вина, затем продолжил: — Я уверен, что пролог истории покажется тебе довольно знакомым: слишком чувствительный мальчик, растущий без отца, с неугомонной гипер-опекающей матерью. К мальчику пристают неандертальцы-одноклассники в школе. Он находит убежище в безопасности книжных страниц. Все это ужасно банально и предсказуемо…

Я отхлебнул вина и пожелал оказаться где-то в другом месте.

Если мне хоть немного повезет, Айлин позвонит в дверь прямо сейчас.

— Другие ребята насмехались и обзывали меня по-всякому.

«Прямо как Рудольф, Красноносый Олень Санты» — подумал я, и испытал странный позыв засмеяться. Затем осознал, что Киркуса зовут Руди, что и есть сокращение от Рудольфа. Его имя теперь казалось мне причудливой, и не-особенно-то-смешной шуткой.

— Я не мог и шагу ступить по школьному коридору, — пояснил он. — Чтобы кто-то не толкнул меня, подставил подножку или выбил из рук учебники. На переменах и обеденном перерыве, любимым их развлечением было схватить меня и запихнуть в мусорный бак. Иногда, несколько хулиганов стягивали с меня штаны и убегали с ними. И разумеется, меня регулярно били. Короче говоря, я рос без друзей, никому не доверял, боялся и презирал моих мучителей. Что, в общем-то, не сильно отличается от детства многих других парней.

— Я знаю таких, — сказал я. Вообще говоря, в свои школьные годы, я и сам находился разве что на ступеньку-другую выше в социальной иерархии, а дружил с пацанами, которым приходилось и похуже меня. Но я не мог сказать об этом Киркусу. Нельзя вот так сказать: «подумаешь, да один из моих лучших друзей был ботаном… или геем… или чернокожим… или евреем…» Может, это и правда, но просто нельзя такое говорить. Есть много таких вещей, про которые нельзя сказать.

Поэтому я промолчал про веселую компашку отбросов школьного общества, с которыми в те дни тусовался.

После глубокого вздоха, Киркус продолжил:

— Иронично, что меня обзывали педиком, гомиком и пидором задолго до того, как я приобрел какой-либо сексуальный опыт с кем бы то ни было: мальчиком, девочкой или утконосом. Очевидно, моя внешность и манеры были вполне достаточным поводом.

— Что-то совсем жесть, — сказал я.

— Ты можешь не верить, Эд, но я был добрым и мягким юношей. У меня тогда еще не сформировался ни этот равнодушно-циничный характер, ни самодовольная напыщенность, что тебя, по-видимому, столь раздражает.

— Без них тебя трудно представить.

— О, я был просто лапушкой.

Я тихо засмеялся.

— Однако, меня все равно ненавидели. Моим главным тираном был парень по имени Деннис Грант, довольно типичный школьный хулиган: сильный, толстый, уродливый и тупой. Он издевался надо мной постоянно и неустанно — обычно перед своими друзьями, разумеется, чтобы продемонстрировать, какой он крутой. И вот, однажды днем, я остался после уроков, чтобы помочь кому-то из учителей с каким-то делом. Когда я освободился, в коридоре никого уже не было. Кроме Денниса. Он поджидал меня там с ножом. Затащил меня в один из туалетов и заставил встать на колени. Потом он расстегнул ширинку и вытащил своего «Джорджа». Почему он называл его Джорджем, я понятия не имею.

Киркус попытался улыбнуться, но не смог. Его глаза вдруг влажно заблестели.

— Я сказал Деннису: «И что ты предлагаешь мне с этим делать?». Он сказал: «Ты знаешь, что с этим делать, пидор ебаный!» Я сказал: «А ты сам-то кто? От пидора слышу!» Это, как оказалось, была колоссальная ошибка… — пара слезинок скатилась по щекам Киркуса. Он вытер их тыльной стороной ладони. — Короче говоря, закончив избивать меня до полусмерти, Деннис все-таки познакомил меня со своим «Джорджем», прямо там, на вонючем полу школьного туалета. И таким образом, я впервые познал прелести гомосексуального образа жизни.

— Госссподи… — все, что я смог произнести.

— Немного не хватало романтики и заботы, — он вытащил платок, высморкался и со вздохом убрал его в карман. — Но мы, тем не менее, вместе покурили после акта.

— Это он сделал тебе наколку?

Киркус пожал плечами:

— Я так и не узнал, был ли автором этого шедевра Деннис, или его приятель Брэд.

— Этот Брэд тоже там был?

— О нет. Вовсе нет. Мы с Деннисом были вполне наедине в тот день в школьной уборной… И вполне наедине во все последующие наши встречи. По крайней мере, нам так казалось, до поры до времени.

— Было больше одного раза?

— Ох, мой дорогой Эдуардо! Деннис уединялся со мной после этого почти ежедневно.

— Ты не мог как-то помешать ему?

— Я не видел смысла пытаться. Дело было сделано, и он уже вошел во вкус. Как и я. Поначалу, это казалось мне чем-то чудовищным. Но прошло не так много времени, прежде чем я начал с нетерпением ждать наших встреч. Деннис был в некотором смысле великолепен, осмелюсь заметить.

Я постарался не выдавать своего ужаса. Киркус продолжил: