Рифтеры

О да. Это всегда начинается столь невинно. «Он тебе небезразличен, это так мило», а потом «он тебе нравился?» и затем «ну, ты, наверное, сама сделала что‑то, иначе почему он продолжает к тебе клеиться», ну и кончается все стандартным «ты, долбаная шлюха, я тебя…».

– Лени, – говорит Актон, – я ничего не пытаюсь начать.

Она ждет и наблюдает.

– Я знаю, что ничего такого не было. А если бы и было, то сейчас никакой угрозы ваши отношения не представляют.

Такие фразы Кларк тоже слышала.

– Если подумать, это всегда было моей проблемой, – пускается Карл в рассуждения. – Я всегда должен был следовать тому, что говорили мне другие люди, а они… Люди лгут постоянно, ты же знаешь об этом, Лен. Потому неважно, сколько раз она клянется, что не пудрит тебе мозги, или что даже не хочет пудрить, как ты можешь знать об этом наверняка? Не можешь. Таким образом, предположение по умолчанию только одно: она врет. А поскольку лгут тебе постоянно, то это чертовски хороший повод для… ну для того, что я иногда делаю.

– Карл… знаешь…

– Я знаю, что именно ты мне не врешь. И даже не ненавидишь меня. А это вроде как весомые перемены.

Она касается его щеки.

– Да, это правильное решение. Я рада, что ты мне доверяешь.

– На самом деле, Лен, мне не нужно доверять тебе. Я просто знаю.

– Что ты имеешь в виду? Как?

– Я не уверен. Это как‑то связано с переменами.

Он ожидает ее ответа.

– О чем ты говоришь, Карл? – наконец спрашивает она. – Ты хочешь сказать, что можешь читать мои мысли?

– Нет. Ничего такого. Я, ну, больше с тобой идентифицируюсь. Я могу… Это несколько трудно объяснить…

Кларк вспоминает, как он говорил над светящимся гейзером: «Щетинконогие черви могут предсказывать их. Моллюски и короткохвосты могут предсказывать их. Почему я не могу?»

«Он настроен, – соображает она. – На все. Он настроен даже на чертовых червей, вот почему… Он настроен на Фишера…»

Кларк включает языком фонарь. Яркий конус пронзает бездну. Она рассекает им воду вокруг себя. Ничего.

– А другие его видели?

– Не знаю. Кажется, Карако несколько раз поймала его на сонаре.

– Давай вернемся.

– А давай нет. Ненадолго останемся здесь. Проведем ночь.

Она смотрит прямо в его пустые линзы.

– Пожалуйста, Карл. Пойдем со мной. Поспи внутри хотя бы недолго.

– Он неопасен, Лен.

– Дело не в этом.

«По крайней мере, не только в этом».

– А в чем тогда?

– Карл, а тебе не приходила в голову мысль, что ты можешь развить в себе зависимость от этого нервного прихода?

– Да ладно, Лен. На рифте у нас постоянный кайф от нервов. Именно поэтому мы здесь.

– Нам тут нравится, потому что мы больные на всю голову. Но это не значит, что мы должны все менять и усиливать эффект.

– Лени…

– Карл. – Она кладет ему руки на плечи. – Я не понимаю, что с тобой тут происходит. Но оно меня пугает.

Он кивает:

– Я знаю.

– Тогда, прошу тебя, взгляни на это с моей стороны. Попробуй снова спать на станции, хотя бы недолго. Попытайся не проводить каждую минуту бодрствования, карабкаясь по дну океана, хорошо?

– Лени, мне не нравится внутри. Я там меняюсь. Даже тебе я не нравлюсь, когда нахожусь на станции.

– Возможно, я не знаю. Просто… Просто я не понимаю, как общаться с тобой, когда ты такой.

– Когда я не собираюсь избить до полусмерти первого попавшегося под руку? Когда веду себя вполне рационально? Если бы этот разговор состоялся на «Биб», мы бы уже швыряли друг в друга вещи. – Он замолкает, в его фигуре что‑то меняется. – Или ты именно по этому соскучилась?

– Нет. Разумеется, нет, – она даже удивляется этой мысли.

– Ну тогда…

– Пожалуйста. Порадуй меня. Что плохого случится?

Он не отвечает. Но у нее появляется неприятное подозрение, что Карл мог бы.

Ей стоит отдать ему должное. Каждое движение Актона говорит о нежелании, но он первым заплывает в шлюз. Когда же тот опустошается, с ним что‑то происходит: воздух врывается в Карла – и словно что‑то вытесняет. Лени не может понять, что конкретно, но недоумевает, почему не замечала этого раньше.

В качестве награды она сразу ведет его в каюту. Он трахает ее, прислонив к переборке, жестко, совершенно не скрываясь. Животные звуки эхом разносятся по корпусу. Когда он кончает, ей очень хочется знать, помешал ли шум остальным.

– Кто‑нибудь из вас, – спрашивает Актон, – хоть раз подумал, почему тут внизу все так хреново?

Это странное и невероятное событие, редкое, словно сближение планет. Все циркадные ритмы совпали на час или два, поэтому все вылезли пообедать в одно и то же время. Почти все; Лабина нигде не видно, хотя во время любых разговоров он все равно обычно молчит.

– Что ты имеешь в виду? – спрашивает Карако.

– А ты как думаешь? Оглянись вокруг, ради бога! – Карл взмахивает рукой, обводя жестом кают‑компанию. – Тут едва разогнуться в полный рост можно. Куда ни посмотри, везде гребаные трубы и кабели. Мы живем как в чулане для швабр.

Брандер хмурится с ртом, набитым регидратированным картофелем.

– У них было очень жесткое расписание, – предполагает Наката. – Надо было все запустить как можно быстрее. Может, им не хватило времени сделать все настолько приятно, насколько они могли.

Актон фыркает.