Но, несмотря на все достижения Штрауса, Вена не была им вполне довольна. Вскоре опять возникли сомнения и разногласия. Газеты стали поминать «славную эпоху Густава Малера». Первоначальное обвинение — что Штраус использует Венскую оперу для продвижения собственных произведений — зазвучало снова. Если взглянуть на статистику постановок за пять лет его руководства, и особенно на количество спектаклей, которыми он дирижировал сам, возникает ощущение, что этот упрек был заслужен. Весьма вероятно, что, если бы Штраус не находился во главе Венской оперы, его «Легенда об Иосифе» не выдержала бы в ней девятнадцать представлений за пять лет, «Нужда в огне» — семь представлений за один сезон, а «Женщина без тени» — двенадцать. С другой стороны, «Кавалер роз» (тринадцать спектаклей), «Саломея» (шестнадцать) и «Ариадна» (тринадцать), наверное, были бы показаны в таком же количестве и без Штрауса. И было естественно, что он предпочитал дирижировать собственными произведениями. Но его последние работы особого успеха не имели. Говорили, что венцы предпочли бы «Женщину с огнем». Про «Легенду об Иосифе» говорили, что, хотя по Библии «и был Господь с Иосифом», он определенно не был с «легендой об Иосифе».
Венцы жаловались на частые отлучки Штрауса. Они с Шальком повезли Венскую филармонию и часть оперной труппы в турне по Южной Америке, которое продолжалось с августа по ноябрь 1920 года. В 1923 году Штраус опять предпринял турне по этому континенту, но уже без Шалька. Турне принесло Венской опере большие доходы — но венцам не нравилось подолгу оставаться без Оперы.
Кроме того, сам Штраус уезжал дирижировать концертами и операми в Берлин, Будапешт и Бухарест, а также совершил долгое турне (его второе и последнее) по Соединенным Штатам. (Об этом я расскажу немного подробнее ниже.)
Венская публика была недовольна. Штраус не принадлежал ей полностью.
То, что в Опере было два художественных руководителя, не пошло ей на пользу. Вообще два руководителя редко уживаются. Шальк был мрачным, пессимистично настроенным человеком. Штраус говорил, что его любимое выражение — «Это невозможно!». Шальк объяснял свои отказы тем, что должен укладываться в рамки бюджета, о котором Штраус и слышать не хотел. Когда ему показывали цифры огромных убытков, он говорил: «Я сюда для того и приехал, чтобы приносить убытки».
Мне кажется, что Шальк не испытывал личной приязни к Штраусу. И возможно, ревновал к его дирижерской славе. Он постоянно повторял, что не может исполнять свои обязанности, если вопросы репертуара решает другой человек. Организационные обязанности не были очерчены достаточно четко. То, что случается в деловых предприятиях, может случиться и в учреждениях культуры. В обоих случаях наступает путаница.
Отношения между Шальком и Штраусом неуклонно ухудшались;[260] в конце концов они перестали разговаривать друг с другом, а передавали просьбы и сообщения через третье лицо, главного режиссера Иосифа Турнау. Штраус вскоре поставил условие, что он останется работать в Венской опере, только если Шальк подаст в отставку с поста художественного руководителя, хотя он не возражает, чтобы Шальк продолжал дирижировать. Директор Андриан не согласился с этим требованием. Находясь в Дрездене на премьере «Интермеццо», Штраус узнал, что Шальку намереваются продлить контракт, и немедленно послал в Вену прошение об отставке.
Этот разрыв произвел переполох во всей Вене. В прессе велись бесконечные дебаты. Одна предприимчивая газета организовала плебисцит и в течение трех недель собирала голоса, подписи и мнения граждан. Сам Штраус вел себя со своей обычной отстраненной сдержанностью. После отставки он дал интервью, в котором сделал обзор своих достижений на посту художественного руководителя Оперы и в заключение сказал, что «не испытывает ни гнева, ни горечи и что всегда будет с удовольствием вспоминать часы, которые он посвятил Венской опере».[261]
Таково было его официальное заявление. Однако его гордости был нанесен чувствительный удар. Прощаясь с Андрианом, он холодно посмотрел на него и сказал: «Рихарду придется уйти, а министр останется», — имея в виду неприятности, которые постигли Вагнера в Мюнхене. (Об этом я узнал от одного из оркестрантов, Хуго Бургхойзера, который случайно услышал эти слова.)